– Ну да, – нетерпеливо сказал Силуянов. – Мои люди вас к тому моменту давненько уж вели. Был вполне реальный шанс, что вас там попытаются пристукнуть. Вы мне кое-чем обязаны, а? Два раза я вас крепко выручил…
– Я вам очень благодарен, – кивнул Бестужев. – Но как же насчет телеграфа?
– Алексей Воинович, – тихо, серьезно сказал Силуянов. – Не о том вы, постоянно не о том… Еще вчера утром из Петербурга поступила циркулярная шифродепеша. Мне, право, жаль… Генерал Герасимов высочайшим повелением отставлен с занимаемого поста. Официально речь идет о длительном отпуске для поправления расстроенного здоровья, но некоторые сведения позволяют заключить, что сей «отпуск» необратим. Что это – решительная отставка. Герасимов, как вам известно лучше, чем мне, играл покрупней. Стремился к посту начальника департамента, товарища министра, а то и выше. Глупо было думать, что это ни в ком не найдет противодействия и встречных интриг. Ну, вам эти расклады известны лучше моего. Надеюсь, вы не сомневаетесь в правдивости моего сообщения? Можете, конечно, решить, что я в сговоре с Ларионовым и по его приказу осуществляю ваше дезинформирование… Вот только – зачем? Ложь таковая не имела бы смысла и была бы разоблачена вами немедленно по возвращении в Петербург…
Он был прав, Бестужев это понимал, несмотря на всю расстроенность чувств. Совершенно бессмысленный ход…
– И кто теперь? – спросил он, ссутулившись.
– Полковник Карпов.
– Ну, не удивительно… – сказал Бестужев. – Не удивительно… Один из вероятных… Не идет ни в какое сравнение, но… один из вероятных претендентов… Разрешите воспользоваться вашим телефоном? Барышня, попрошу семьдесят пятый. Николаевскую часть. Пристава Мигулю!
– Алексей Воинович? – голос пристава был усталым, тусклым. – Вы приедете? Впрочем, как угодно…
– Вы отправили мою депешу?
– И даже ответ получил. Желаете услышать?
– Конечно.
– «Петербургское охранное отделение борьбою с лесными пожарами не занимается изначально. Рекомендую шантарской полиции поплотнее закусывать после выпивки. Адресат и отправитель депеши мне неизвестны. Подпись – Карпов». – Мигуля прокашлялся. – Алексей Воинович, я так понимаю, не сложилось что-то?
– Все благополучно рухнуло, – медленно сказал Бестужев, чуя противный комок в горле. – Простите, что я вас во все это…
– Да бросьте. Бачилы очи, шо куповалы… Что же,
– Приходится, – сказал Бестужев горько. – Постарайтесь, если сможете, уберечь нашего
Положив трубку на рычаг, он некоторое время сидел без движения, глядя в пол. Дико так думать, нельзя так думать, но Иванихин во многом прав – что-то неладное творится в империи. Сначала – Зубатов, теперь – Герасимов. Изгоняют самых опытных и умелых, заменяя посредственностями, лизоблюдами, и такое может происходить лишь с соизволения самого… Нельзя так думать жандарму, нельзя! Иначе забредаешь мыслями черт-те куда…
Он, словно воочию, увидел лицо Герасимова – тяжелое, массивное, татарский прищур умных глаз, услышал глуховатый голос: «Алексей Воинович, некоторые называют нашу деятельность борьбой с врагами империи. Иногда, в минуты пессимизма, мне приходит в голову другое определение – война. Я бы не хотел передавать вам свой пессимизм, но у борьбы и у войны – разные законы, подумайте над этим…»
– Они его сожрали, – вырвалось у Бестужева.
– Формулировка в чем-то удачная, – кивнул с непроницаемым лицом Силуянов. – Но нам сейчас нужно думать о
– Евгений Павлович, – сказал Бестужев. – Вы ведь в курсе многого…
– Давайте не будем об этом, – отрезал Силуянов. – То, чем я здесь располагаю, не имеет значения, улик, доводов, веских доказательств. То есть мое положение аналогично вашему. Если мы соединим силы, это ни к чему не приведет. Ни к чему. Остается ждать, что он когда-нибудь сломает себе шею на скользкой дорожке… но я бы на это особенно не полагался. Хватит, давайте поговорим о вас. Вы не считаете, что сейчас настало самое подходящее время для вашего самоубийства?
– У меня и в мыслях…
– Ах, господи, да при чем тут ваши мысли! – с досадой воскликнул Силуянов. – Речь идет о мотивировках и поводах, а они, простите, крайне убедительны. Вы в определенном смысле потерпели крупную неудачу – и виновник от вас ускользнул на тот свет, и агентов вы потеряли убитыми, и в руке Татьяны Константиновны вам самым решительным образом отказали… Да не фыркайте вы с грозным видом! Не до того! Алексей Воинович, по этаким поводам и более опытные, более старшие совершали самоубийство. Да, можно приплюсовать ваше отчаяние после снятия Герасимова, крах надежд, возлагавшихся на его протекцию… Куча весомых поводов и убедительных мотивов. Вы так уверены, что Карпов, если вас найдут с пистолетом в руке и пулей в голове, станет непременно устраивать долгое следствие? Там, в Петербурге, не до вас – одни укрепляют позиции, другие сопротивляются приходу новых людей на их должности, царит обычная бюрократическо-интриганская чехарда, как это всегда бывает при снятии прежнего начальника и назначении нового… Кто будет особо разбираться? Или верите в благородство Ларионова? Я – нисколько…
– Я тоже, – кивнул Бестужев.
– Вот видите. Кто поручится, что им не пришло в голову нанести на картину завершающий мазок?
