– Наше вам, Степан Филатович…
– И вам, господа, коли не шутите, – спокойно ответил сидящий, не делая попыток к бегству или сопротивлению. – Что это вы, Ермолай Лукич, двери ногой пинаете в пределах чужой части? У нас тут свой пристав имеется…
– Садитесь, господин ротмистр, – спокойно сказал Мигуля и, подавая пример, опустился на колченогий стул. – Это верно, Филатыч, часть тут не моя, соседняя, но пока ты к прокурору добежишь, я тебе все зубы высвистну… Да и не побежишь ведь к прокурору, а? Он хоть и либерал, а биография твоя его вмиг заставит Уложение вспомнить…
Усевшись, Бестужев рассмотрел незнакомца. Это был человек средних лет, одетый совершенно незамысловато и, судя по лицу, отнюдь не принадлежавший к мелкой уголовной шпане. От него веяло злой силой и уверенностью в себе.
– Ну что, Шкряба Степан Филатыч? – спросил Мигуля весело. – Докатился, шпаргонец? Господа жандармские офицеры твоей поганой персоной интересуются… Предъявите ему, господин ротмистр, ваши бумаги, он по-печатному читать умеет, хоть и темным прикидывается сплошь и рядом…
Бестужев показал карточку. В глазах сидящего что-то явно изменилось, но он пожал плечами с видом полнейшего равнодушия и благонадежности:
– Мы, Ермолай Лукич, как вам должно быть прекрасно известно, к политике-с стараемся касательства не иметь…
Х-хэк! Кулачище Мигули впечатался ему в скулу так, что Бестужев на миг зажмурился. Ударенный не упал, лишь слегка колыхнулся со стулом. Опустив глаза, елейно протянул, щупая пухнущую на глазах скулу:
– Неаккуратно-с, Ермолай Лукич…
– Где Ванька Тутушкин? – рявкнул Мигуля.
– Впервые слышу о такой персоне…
Бестужев ожидал второй затрещины, но ее не последовало. Мигуля, взяв со стола спичечную коробку, высыпал из нее на стол некоторое количество спичек и сказал:
– Смотри внимательно, выродок…
Вслед за чем принялся брать по одной и аккуратно откладывать в сторону. И Шкряба, и Бестужев следили за его действиями с одинаковым недоумением. Когда перед приставом осталась одна-единственная спичка, он ухватил ее за кончик двумя пальцами и поднес к лицу Шкрябы:
– Видел? Вот так я в данном случае и работал. Сначала перебрал в уме всех, кто заведомо не мог прятать Ваньку Тутушкина, отсеял их, пересортировал… и остался ты у нас, одинокий, как каменная баба на кургане… Смекаешь? Розыском установлено: последним, с кем видели Ваньку, был Сережка Маз, в полпивной на Всехсвятской. А Сережка Маз любому понимающему человеку известен, как твоя подметка… И допрежь того у них с Ванькой дел не было, они, все говорят, и незнакомы были вовсе… А ушли вместе…
– Помилуйте, Ермолай Лу…
– Ма-алчать! – кулак Мигули заколыхался в опасной близости от угреватого обонятельного органа Шкрябы. – Вот этот
– Скажете тоже, Ермолай Лукич…
– Молчи, выползок, – сказал Мигуля не особенно зло. – Ты хоть знаешь, Филатыч, что тебя погубит? А твое известное кой-кому желание подобраться к
– Ермолай Лукич, вы б объяснили ваши претензии…
– Не допираешь? – искренне изумился Мигуля. – Всерьез? Ваньку нам изволь на блюдечке!
– Кто-то вас в заблуждение ввел…
– Ну, хотел я с тобой по-хорошему… – пожал плечами Мигуля. Достал из кармана нечто напоминавшее щипцы для сахара и кинул на пол. Судя по звуку, темный предмет был металлическим. – Что, зовем околоточного с понятыми? Чтобы приобщили сей предметик?
– Нечестно поступаете, Ермолай Лукич…
– А может быть, – согласился Мигуля. – Только дела обернулись так, что в честность играть некогда… – Он протянул руку, ловким движением сцапал со стола серебряную с чернью папиросницу Шкрябы, сунул Бестужеву. – Вот, господин ротмистр, обратите внимание на украшающие сие вместилище табака фигурки. Все они тут не просто так, а со смыслом… Бутыль казенной – «бутылка сгубила». Семейная пара за столом и рядом аист с дитем – значит «родителей не знаю, аист принес». Христово распятье перевернутое – «бог отвернулся». Чертячья рожа – «черт прислонился». А вот последняя фигурочка, крошечная корона, на их варначьем языке, на «музыке», означает, что Шкряба, изволите ли видеть, «коронован в Иваны». Вам, господин ротмистр, как офицеру политического сыска, эта корона, в точности повторяющая очертания российской императорской, неужели не дает пищи для ума и оснований для задержания господина Шкрябы?
Под его выразительным взглядом Бестужев не колебался. Покачав папиросницу на ладони, серьезно сказал:
– Как же, пристав… Субъект, столь нахально поместивший на предмете личного обихода точную копию короны российского императорского дома, заслуживает, чтобы его препроводили не под шары,[26] а прямиком в охранное отделение. И возбудили дело об оскорблении величества.
