Высокий крепкий старик с гирляндой шейных медалей тряс младшего Буторина за отвороты поддевки и яростно хрипел, брызжа слюной:
– От отца, говоришь, кулончик, потрох? Да я – к губернатору, к министру! В каторгу!
– Послушайте, господин… – Бестужев умело перехватил руки разгневанного бородача и нажал подушечками больших пальцев на запястья так, что пальцы крепкого старикана разжались словно бы сами по себе. Однако он бушевал, вырывался, кричал сипло:
– Нету второго такого! Нету! Штучная работа! Значит, убил моего отца с матерью и впрямь твой батька Афиноген! Шептались и раньше старые людишки… В каторгу!
Инженер Вячеслав Яковлевич и кто-то еще принялись помогать Бестужеву оттеснять разошедшегося старика.
– Разбойники, говорили? Варнаки? – орал старик. – Вот он, твой батька, и есть главный варнак! На каких капиталах он вас поднял? По этапу пойдете, воровское отродье!
Сквозь толпу, как кабан сквозь камыши, протиснулся Иванихин. Ловко перехватил старика поперек туловища, отжав локтем руки Бестужева и Вячеслава Яковлевича, оттеснил в сторону:
– Иван Мокеевич, друг! Да ты в уме? Посреди приятного торжества чудесишь… Эй!
Кто-то торопливо сунул ему в руку громадный фужер с коньяком, Иванихин подсунул его скандалисту:
– Иван Мокеич, золото мое! Запей-ка, а то у тебя уж горлышко натруженное перехватило…
Старик в запале одним глотком осушил фужер, куда, с содроганием отметил Бестужев, было налито не менее трети бутылки. По-лошадиному мотнул головой, осипшим голосом плаксиво сообщил Иванихину:
– Костенька, точно тебе говорю: матушкин! И был он у нее на шее, когда их на тракте варнаки…
– Ну пойдем, пойдем, обтолкуем и обсудим… – Иванихин властно повел его в угол, полуотвернувшись, сделал гримасу, и понятливый официант зарысил следом с полной бутылкой коньяка и тем же фужером.
– Это и называется – таежный Шекспир, – раздался рядом девичий голос. Таня улыбнулась Бестужеву. – У нас, господин ротмистр, случаются страсти, не уступающие шекспировским, вот только мировая литература о них не знает…
– Но как же это… – растерянно проговорил Бестужев.
– Ничего, – сказала она уверенно. – Сейчас напоят бедного Ивана Мокеича, спать уведут, замнут… – Понизила голос: – Про покойного Афиногена давно кружили разные слухи, нужно же было случиться такому совпадению… Не удивляйтесь, ротмистр. В той же весьма благополучной Англии многие основатели славных фамилий, по устойчивым слухам, капиталы свои составили в Вест-Индии, под черным флагом… – Она обернулась. – Андрей Афиногенович, что же вы так оплошали?
– Голубушка, Татьяна Константиновна… – убито простонал младший Буторин. – Кто ж знал… Из отцовской укладочки вынуто, заветная укладка была, жестью обита с росписью «морозом»… Церковку построить просил, богаделенку, я исполнил, да осталось еще много… Господин ротмистр! Молю вас, объясните, какое из всего этого может получиться уголовное продолжение?
Слезы не только стояли у него в глазах – покрывали бороду, как утренняя роса траву.
– Давно это… имело место? – спросил Бестужев. – Прискорбный… случай?
– Дай бог памяти, в семьдесят восьмом, аккурат на мясоед…
– Успокойтесь, Андрей Афиногенович, – сказал Бестужев искренне, жалея простодушного старика. – За давностью лет юридическая ценность улик равна нулю. Ничто не доказуемо, говорю вам, как жандарм… Ваш отец мог ведь и купить у кого-то эту драгоценность…
– Вот и я говорю! Мог, конечно!
– Успокойтесь, – повторил Бестужев. – Такие дела оканчиваются без всяких официальных последствий. Очень уж зыбки обвинения.
– Дай-то бог… – всхлипнул Буторин и, махая рукой, пошел прочь.
– Только не говорите мне, что у вас в России такого не случалось, – сказала Таня. – В старину, как пишут историки, и бояре на больших дорогах разбойничали…
Бестужев смотрел на нее неотрывно и грустно. В дорогом платье последнего фасона, с огромными изумрудами на шее, с модной прической она была совершенно другой. Невозможно было сейчас поверить, что именно эта красавица лежала обнаженной в его объятиях и шептала то, что тогда шептала.
– Умоляю вас, сделайте что-нибудь с лицом, – сказала Таня тихонько. – Оно у вас…
Усилием воли он придал лицу равнодушно-светское выражение. Сказал потерянно:
– Что ты со мной сделала? Я с ума схожу…
Таня прищурилась, выговорила громко:
– Вы совершенно правы, ротмистр, старикам следовало бы себя ограничивать в спиртном…
К ним подходил пристав Мигуля, в парадном мундире, при всех регалиях – еще один почетный гость.
Когда он оказался совсем рядом, Бестужев уже выглядел, как человек вне всяких подозрений, – но далось это нелегко.
– Изволили слышать, какой вышел казус? – спросил Мигуля, явно испытывая в присутствии Тани определенную робость. – Ничего-с, там Ивана Мокеича уже напотчевали шустовским, скоро уложат в коляску и баиньки повезут, проспится, помягчает и забудет-с…
– Но ведь ротмистр прав, и это недоказуемо? – спросила Таня. – Братья Буторины – милейшие люди,
