понятливо покачала головой: вот вынь сейчас кто-нибудь ножик – и бегать мужику в волчьем обличье, хорошо еще, если семь лет, а то и всю оставшуюся жизнь. Все так, как в крестьянских россказнях… а россказни ли это? Кто знает, сколько их еще окажется доподлинной правдой…
Задумавшись, Ольга, как оказалось, пролетела немалое время и немалое расстояние. Сверху местность казалась поначалу вовсе незнакомой, потому что выглядела совершенно иначе, но потом Ольга стала понемногу опознавать и дорогу, и деревеньку внизу с церковкой, а там и мостик показался вовсе уж характерный…
Как-то так получилось, что ее занесло в имение Челищевых – вот уже и барский дом виднеется, вот и службы, конюшни. Ни единое окно не светится.
Ольга хотела повернуть к себе домой, но вдруг остановилась в воздухе, приняв вертикальное положение стоящего человека.
Мысль пришла совершенно неожиданно, в ней смешались и обида, и озорство, и оскорбленная гордость…
Уже не колеблясь, Ольга решительно полетела к дому. Увидеть ее было некому – разве что единожды внизу неуверенно брехнула собачонка, судя по тявканью, маленькая и робкая.
Где окна Бориса, Ольга в точности не знала, но попробовала их учуять – и ведь получилось! Она замерла в простенке меж двумя окнами, чуть-чуть прикасаясь правой рукой к беленой стене, как будто это могло ей помочь в неподвижности удержаться в воздухе. Улыбаясь недобро, перебирала идеи, пока не остановилась на самой подходящей.
Она протянула другую руку к окну, сделала, что надлежало, – и створки распахнулись с тихим скрипом, свидетельствовавшим о нерадении прислуги: смазывать надо, родимые, не жалея маслица…
Гибко извернувшись в воздухе, Ольга проникла внутрь спальни, встала ногами на пол, зловеще усмехаясь, развела руки в стороны, пошевелила пальцами. Спальню моментально залил неяркий синеватый свет, напоминавший холодное мерцание гнилушек. Довольно явственно обозначились предметы мебели, кровать, затылок безмятежно спавшего бравого гусарского поручика. Подняв руку ладонью вверх, Ольга легонько толкнула спящего, а потом еще раз, гораздо сильнее. И осталась стоять у окна, торопливо шепча должные приказания.
Борис дернулся, как любой внезапно разбуженный чувствительным тычком человек. Моргая, завертел головой, увидел распахнутое окно, Ольгу в синем полумраке…
Все же нервы у него были покрепче, чем у провинциальной уездной барышни, саму себя запугавшей английскими мистическими романами. Он понимал уже, что не спит, что все это происходит наяву – но был все же не столько испуган, сколько изумлен.
– Что за черт? – воскликнул в сердцах.
– Это я, милый, – сказала Ольга, протягивая к нему руки, как на старинных гравюрах, где именно такие безнадежно влюбленные девушки с разбитыми навсегда сердцами и изображены. – Я тебя так любила, что и после смерти пришла навестить…
Для него ее голос звучал сейчас замогильно, не по-человечески, и Ольга ему виделась самой что ни на есть недавней утопленницей: с остановившимся стеклянным взглядом, синим лицом, уже начавшим распухать, облепленная мокрым платьем, с которого текла ручьями вода. Буро-зеленые водоросли свисали с нее там и сям, пара-тройка падких на мертвечину раков примостилась на плечах и под мышкой, из уха торчал колышущийся серебристый хвостик какой-то рыбешки. Ну и пахло в спальне соответственно: ядреным ароматом гнилой воды, протухшего ила, разложения плоти…
– Что за черт? – повторил бравый поручик уже гораздо неувереннее и, право же, боязливо: слишком много было деталей, свидетельствующих, что все происходит наяву…
– Не нужно было принимать все близко к сердцу, – сказала Ольга печально, приближаясь к постели бесшумной медленной походкой натуральнейшего призрака. – Но такие уж мы дуры… Я ведь утопилась, милый. В Купавинском бочаге. И не смогла там больше лежать, на дне так мерзко, одиноко и холодно… И мне было позволено прийти… Я не могу одна, любимый, единственный, не могу там одна больше… Пойдем со мной, там покой и тишина, каких на земле не сыщется…
Она подошла вплотную к остолбеневшему любовнику – бывшему, к счастью! – и, наклонясь, цепко ухватила его за руку. Разумеется, он сейчас чувствовал, что держащие его ладонь пальцы холодны, как лед, лишены жизни, мертвы, словно кусок дерева… И затхлая вода из бочага на него сейчас щедро проливалась, и все неприглядные запахи вокруг него сгустились, да вдобавок у Ольги изо рта и ноздрей черви поползли, длинные, белесые, противные, склизкие, в немалом количестве на постель посыпались, в широкий вырез ночной сорочки господина поручика…
Он даже не взвыл – тоненько пискнул что-то, изо всех сил вжимаясь спиной и затылком в стену, словно хотел ее таким образом проломить и сбежать от кошмара.
Ольга, оскалясь в омерзительной усмешке трупа, продолжала безжалостно:
– Пойдем со мной, любовь моя… Мне так одиноко на дне… Ведь это все из-за тебя случилось, ты меня бросил, растоптал чувства, вот я и не вынесла удара судьбы… Пойдем со мной на дно, мы будем лежать рядом, как встарь…
Зубы у него стучали, точно кастаньеты в руках испанского плясуна, а глаза закатывались под самый лоб. Ольга сделала мысль, соответствующую у людей щелканью пальцами, и на сцене появились новые действующие лица – двое одинаковых с лица, тоже, можно сказать, загримированные. Они и в своем-то обычном виде не отличались благообразием и обаянием, а уж сейчас, когда имели вид закоренелых утопленников, пролежавших на речном дне не менее пары месяцев… И пахло от них как надлежало.
Подхватив с двух сторон под микитки полуобезумевшего поручика, они заголосили наперебой:
– Голубчик, золотце, душенька, не серди хозяйку, пошли с нами… Это только поначалу жутковато, серденько, а потом привыкаешь, мы ж привыкли…
Борис пытался вырываться, лягаясь и даже кусаясь, но у этих субъектов, со злорадством отметила Ольга, не особенно и побрыкаешься. Два мнимых утопленника, ядрено вонявшие болотом и тленом, рассыпавшие с себя червей и трепещущих рыбок-трупожорок, враз выволокли поручика из постели и потащили к распахнутому окну, в котором, по задумке Ольги, стремившейся к театральному совершенству, светили нелюдские огни и кто-то зловеще подвывал.
Она жестом остановила слуг на полпути, задумавшись, что же дальше. Выбор у нее по части
