уйти, не особенно даже торопясь.
Данил вошел в кабинет. Друг детства стоял у окна, сунув руки в карманы, вроде бы безразлично смотрел вниз, но у Данила осталось такое впечатление, будто спина у шефа как-то нехорошо напряжена.
— Прибыл, — сказал он кратко.
Кузьмич обернулся — излишне резковато, пожалуй. На свои сорок пять он в общем не выглядел, самое большее — на сороковник, и походил больше на флегматичного британца. Бог его знает, откуда у правнука землепашцев-раскольников получилась узкая и породистая английская физиономия — в Сибири отроду не водилось помещиков, изрядно-таки улучшивших своей статью породу крепостного российского крестьянства… Впрочем, и сам Данил не особенно-то походил на кого-нибудь из тех кругломордых, которых «Мосфильм» упорно пихал в свои эпопеи о крестьянской жизни, прошлой и нынешней.
— Ну, и где ты болтаешься?
— Ивлева убили, — сказал Данил. — Дела такие…
Он докладывал четко и быстро, вычленяя главное, и не мог отделаться от мысли, что Кузьмича происшедшее ничуть не занимает, что Кузьмич только и ждет окончания рапорта. А это было более чем странно — если вспомнить, что год назад шеф гораздо серьезнее отнесся к истории со сцапанным милицией рядовым охранником, у которого тоже, кстати, обнаружился левый ствол. А по табели о рангах охранник стоял не в пример ниже покойного Вадима…
— Все?
— Все, — сказал Данил.
Оба так и не присели, стояли посреди кабинета, и со стены на них сурово пялился «Северный колдун», сверхнордического облика мужик с соколом на руке, в пронзительно-зеленой ферязи — подлинник Константина Васильева, обнаруженный Кузьмичом чуть ли не в туалете районного дома культуры где-то под Тамбовом.
— Все дальнейшие хлопоты повесишь на юристов, — сказал Кузьмич так, словно отмахивался. — А теперь стой и слушай. Или слушай сидя, как предпочитаешь… В пятницу, под конец рабочего дня, таможня в Байкальске вскрыла наш контейнер. С бамбуковыми стульями и прочей дребеденью из Бангкока — дешевка, мелочь, но до сих пор хорошо идет… В этой поганой мебелишке, в сиденьях нескольких стульев, обнаружен героин. Примерно полкило. Тысяч на пятьдесят зелеными. Естественно, шум поднялся страшный, слетелись сокола из всех серьезных контор, «Интеркрайт-Транспорт» автоматически угодил под указ двадцать- двенадцать, Бударин приземлился на тридцать суток. К твоей службе претензий нет. Никаких аварийных выходов на связь предусмотрено не было, потому что не планировалось подобных ситуаций… Хоменко тоже взяли, продержали субботу и воскресенье без всяких допросов. Сегодня утром, как только обо всем узнали ребята Ярчевского, его быстренько выдернули с нажатием соответствующих кнопок, и он тут же позвонил твоему дежурному. Но с Будариным никакие кнопки не сработали, что более чем странно. Не так уж слабо мы сидели в Байкальске…
Данил задумчиво кивнул. Президентский указ двадцать-двенадцать, творчески развивавший кампанию борьбы с организованной преступностью, предписывал: в подобных случаях в контору согрешившей фирмы назначается наблюдатель от властей, и, как правило, не один. Естественно, от серьезных органов с аббревиатурой на три буквы — и тех, чьи буковки менялись по нынешней моде несколько раз в год, и тех, что пахали без переименований со времен диктатуры пролетариата. Нечто вроде революционных матросов в Государственном банке, права и полномочия примерно те же, исключая разве что расстрел на месте. После этого, как легко догадаться, нормальной плодотворной работы от подвергшейся такому наезду фирмы ожидать почти что и не приходилось…
— А почему начали с заместителя? — спросил Данил. — Если уж пошли ковбойские штучки, почему посадили Бударина, а не Андреева?
— Потому что Андреев взял отпуск и решил слетать на недельку развеяться в Куала-Джампур, — сказал Кузьмич мертвым, деревянным голосом. — И билет получился в один конец. Помнишь такую песенку? «Уан вай тикет…» — Он достал из стола пухлую многоцветную газету импортного облика и чуть ли не швырнул Данилу: — Английский не забыл? На первой странице. Еще слава богу, что без фотографий, а то они обожают…
Заголовки выдержаны в крикливо-завлекающем стиле (лет несколько назад подхваченном и родной прессой): «Русская мафия в Куала-Джампуре!», «Российские гангстеры осваивают наш рынок?». И тому подобное.
Андреева, начальника байкальского филиала «Интеркрайт-Транспорт», в прошлую среду взяла полиция, едва он сошел с трапа в Куала-Джампуре — с пакетиком героина в кармане, и героин весил ровно десять граммов. Полицейский комиссар с труднопроизносимым в английской транскрипции имечком остерегается делать конкретные заявления, но отнюдь не исключает, что мистер Аndreeff привез образец товара будущему партнеру, дабы злокозненно наладить постоянные поставки…
— Ему же конец, — сказал Данил. — Покойник. По тамошнему уголовному кодексу автоматически вздергивают уже за четыре грамма, не то что за десять. Без различия пола и подданства, без всякой оперативной разработки. Будь ты хоть клинтоновским племянником. В прошлом году они вздернули-таки Янкеса, хотя за него просил и посол, и конгрессмены…
— Слышал… Что посылай адвоката, что не посылай. Коньяку хочешь?
Данил мотнул головой: «Нет!» Кузьмич тем не менее распахнул полированную дверцу бара, вытащил изящную бутылку «Метаксы», набулькал себе в украшенный цветным стеклом бокал граммов пятьдесят светло-янтарного нектара — и ахнул одним глотком. Вот это уж на него решительно не походило. Но потом он сделал нечто еще более нестандартное — оторвал зубами фильтр суперпрестижной сигаретки, выплюнул его в пепельницу. Сунул сигарету в рот, поднес огонек зажигалки к разлохмаченному концу. Данил молча ждал, не поддаваясь первым эмоциям.
Кузьмич подошел и остановился перед ним:
— А теперь слушай внимательно. И постарайся поверить, что так оно и обстоит. Это не мой порошок. Никто и никогда не перевозил нашими каналами никаких наркотиков, — он жестко улыбнулся. — Разве что партию китайского эфедрина три года назад. Но это, во-первых, официально было оформлено не на нас, а на Басалая, он воспользовался нашими транспортными услугами, заплатил через кассу, мы и перевезли, как честнейшие аравийские верблюды. Во-вторых, что гораздо существеннее, в накладных и прочих бумагах честно было написано: «эфедрин». В те времена эти таблеточки можно было ввозить практически легально, это потом сыскари догадались, что эфедрон наши ширяльщики мастерят как раз из эфедрина… Да и проходил этот груз отнюдь не через Байкальск. — Он подошел к черному селектору и тронул клавишу. — Жанна, меня нет, разве что для забугорных… Садись, Данил, — покосился на бутылку, подумал и решительно отнес ее назад в бар. — Скороспелые версии есть?
— Конечно. На то они и скороспелые, — Данил сел и какое-то время отрешенно поигрывал зажигалкой. — Без высокой санкции так просто наших в камеры не потащили бы, это азбука… Больше никаких деталей?
— Никаких. Хоменко прилетит вечерним рейсом. Пусть твои его встретят, кстати. Мало ли что… Итак?
— Я, конечно, не Господь Всевидящий и даже не Лаврентий Палыч, — сказал Данил, — но стукачи в байкальском филиале у меня хорошие — и те двое, что остались от предшественника, и тот, кого я сам вводил. Если бы Андреев или Бударин вздумали за твоей спиной таскать во Святую Русь наркотики, я бы непременно знал. Ручаюсь. — И тут только до него дошло. — Постой-постой… Так, значит, взяли только Бударина? И навалились только на «Транспорт»? Или нет?
— Только на «Транспорт», — сказал Кузьмич. — Хотя по всей логике полицаи любой страны обязательно наехали бы не на «Транспорт», а на «Интеркрайт-Байкальск». Груз идет через него, контейнер принадлежит ему, «Транспорт» — подотдел, извозчик, не более того… Ну?
— Я бы не стал давать голову на отсечение, но тут за версту воняет наездом с инсценировкой, — сказал Данил медленно, взвешивая слова. — Оба печальных факта совершенно не состыкуются. Действительно, противоречат всякой логике, но не убогим вкусам потребителя бульварной прессы. Он-то как раз логике не обучен и не стремится обучаться… «И в контейнере-то у них нашли героин, и в заграницах-то взяли ихнего с героином, мафия оскалилась! Лев прыгнул!» Но это же вздор, Кузьмич! Уж ты-то знаешь, как
