– Наша служба и опасна, и трудна, – рассудительно сказал он.
– И, на первый взгляд, как будто невидна? Ну так и пошли её. А вот у меня всё видно… – Тут в её глазах заблестел лукавый огонёк:
– Да и у тебя, чувствуется, что-то такое забрезжило… – И чертовка проворно ухватила его за место, кое в раньшие времена скромно именовалось «гульфик». – Ого, паашел процесс!
– Нинка! – Алексей высвободился. – Не позорь честь моего мундира.
– Ну и пожалуйста. – Она отстранилась. А ты что, опять дрался, что ли?
– С чего взяла?
– Под губой синяк, и скула вон распухла…
– Глазастая… Нет, по пьяни в дверь не попал.
– Ага, знаю я эти двери. Лёш, ты бы поаккуратнее всё же, ты мне целый и здоровый нужен. Слышал, охотника недавно зарезали? Ты ж с ним, вроде, знаком был.
– Слышал, – по возможности бесстрастно ответил Карташ. – Кто – нашли?
Нинка пожала плечами.
– Говорят, пьяный пырнул. Да кто ж искать-то будет? Завтра хоронят… К ночи придёшь?
– Что?.. А… Нет, к ночи нет, ночью буду занят… Да тихо ты, бешеная, говорю же – служба! – О готовящемся шмоне знать Нинке, ясное дело, не полагалось. Во избежание. – Часикам к шести подойду. Успеем?
– От вас будет зависеть, господин офицер.
Послав ему воздушный поцелуй, Нина, демонстративной походкой фотомодели – по крайней мере, так, как она эту походку представляла, – направилась обратно на кухню. А Алексей проводил её взглядом, поклонился зрителям (за что заслужил ещё одну порцию аплодисментов) и двинулся к КПП.
Знакомый зуд не исчезал – спасибо взращённой родителями деятельной натуре. А дел предстоит много, он это подкоркой чувствовал…
Глава седьмая.
Бродят слухи тут и там…
Возможно, сравнение и банальное, но, едва прибыв в Парму (кажется, сто лет назад), он ощутил себя английским джентльменом, каким-нибудь там полковником Мортоном, вынужденным находиться в нецивилизованной Туземии, в какой-нибудь Индии или Пакистане. Можно было уподобиться туземцам: начать шататься по опиумокурильням и прочим притонам, начать обрастать грязью и экзотическими болезнями… А можно найти занятие, которое не даст тебе превратиться в ту самую субстанцию, что обычно в воде не тонет и в проруби болтается.
Первое, что само просилось в руки, – перепродажа левого золотишка, намытого дикими старателями, и шкур, добытых местными браконьерами. В общем-то, этим промышляли многие. Правда, Карташ придал занятию некоторый размах, задействовав московские связи и пересылая товар прямиком в столицу, и там, где все прочие получали прибыли на руль, он выжимал руль с полтиною.
Но это всё были семечки, времени много сие занятие не занимало, и чувства, что занимаешься делом, не вызывало. Стало всё чаще и чаще накатывать ощущение тоски, начали посещать мысли задвинуть службу, уйти в отставку, вернуться в Москву и складывать там гражданскую карьеру.
Связь с Нинкой, ладной работницей пищеблока, естественно, тоже не стала тем наполнением жизни, что сполна заменяет всё остальное.
Это женщина может жить только любовью, сделать любовь главным смыслом существования.
В общем, верно бабоньки сами про себя поют:
«Был бы милый рядом, ну а больше ничего не надо». Мужчине же – надо. Вот многие мужички и маются дурью, не зная куда себя деть (если только работа не выжимает их досуха), а полноту жизни добирают стаканами. Но Карташ, хоть работа досуха его и не выжимала, уже раз и навсегда решил, что винно- водочный путь не для него. Ему требовалось действовать, ему необходимо было движение, ему нужно было как-то развернуться. Натура, понимаешь ли, требовала. Натура, взращённая на отцовских наказах «стремиться в лидеры» и на книгах о завоевателях и полководцах.
Некоторое оживление пармской ссылке ему всё-таки удалось придать. Помогла – что б вы думали – начитанность. Собственно говоря: зачем выдумывать велосипед, если его уже за тебя выдумали? И Карташ нагло стянул идейку у Стивена Кинга, а точнее – из его повести про тюрьму Шоушанк, перенёс её, идею, на сибирскую почву.
Приспособить книжную американскую затею оказалось делом нелёгким. Хотя бы потому нелёгким, что в отличие от штатовских зэков, охреневающих за решёткой от безделья, наши сидельцы и так вкалывают в обязательном порядке от завтрака до забора и от забора до ужина. В Парме, например, они ишачат на традиционном зэковском промысле – на лесоповале. И вроде бы зачем ещё, спрашивается, какие-то лишние работы как самим заключённым, так и надзирающему за ними начальству? Начальству-то хватает головной боли – управиться бы с планом по лесозаготовкам, не угодить бы в число худших по области… Да и режимных проблем выше Гималаев, зачем лишнее на шею вешать!
Труднее всего, пожалуй, было убедить начальника лагеря, полковника Топтунова. «Хозяин», как и всякий служивый человек, пребывающий на значительном посту, которого лишиться по доброй воле не хочет, не стремился к переменам. Любое отступление от привычного уклада он воспринимал если не как ЧП, то уж как скрытую угрозу своим владениям точно.
Но Карташ подобрал к этому замку отмычку.
Он явился пред грозны очи начальника и начал речь не с главного пункта, а с окольных рассуждений о делах хозяйственных.
