валькирию ржавым зубилом, какие тут шуточки! – и под влиянием момента раскрутить на признания...
Но зачем, собственно? Ничего такого уж нового Танечкины откровения, даже если и удастся их вырвать, не внесут – так, можно будет уточнить второстепенные детали. К чему, если главное, основные вехи и так ясны? А вот риск имеется – не убивать же потом эту стерву, и прятать у людей Гвоздя – чревато. Вдруг у них с Ларой и на завтра рандеву назначено? Всполошится, и...
Беда Лары в том, что она толковала понятие «старомодность» исключительно на свой лад. Тут-то и крылась главная ошибочка, весомый шанс на проигрыш...
Глава четвертая
Скелет в шкафу
Свернув на тихую улочку, протянувшуюся параллельно обширному тихому парку и застроенную грязно-желтыми двухэтажными домиками, Мазур все еще взвешивал за и против. Лично ему двадцать тысяч долларов казались громадной суммой, и лишиться ее зря, попасться на удочку какого-нибудь дешевого прохиндея было бы не просто унизительным – грандиозным проколом. Пусть даже деньги чужие, пусть даже для Гвоздя это мелочь, пустяк, пусть даже его никто ни в чем не упрекнет. Грандиозность суммы давила на психику. И тем более удивительным казалось, что эти деньжищи составляли всего две пачки сотенных: уместившихся во внутреннем кармане Мазурова пиджака, весивших немногим более пачки сигарет.
А впрочем... А впрочем, анонимный друг его не подвел вот уже два раза. Сначала дал наводку насчет «Радости», потом послал на загородную дачку, где все прошло прекрасно, и никто его не подставил. Бог любит троицу, хочется думать, что и сейчас обойдется...
Чтобы всецело использовать свое скромное умение в сложной науке ухода от слежки, он специально прошел мимо нужного дома, пересек парк и вернулся в исходную точку. Никого за спиной – а ведь в этих тихих местах любой прохожий издали заметен. Вздохнув про себя – кто не рискует... – он сделал круг и вошел в обшарпанный подъезд. Второй этаж, он же и последний. Придавив большим пальцем потрескавшуюся черную кнопку, Мазур услышал внутри заунывный трезвон и вновь изготовился к любым сюрпризам.
Дверь скрипуче приоткрылась сантиметров на десять, в образовавшуюся щель, поверх массивной цепочки, на Мазура уставился молодой человек лет, этак, тридцати, взъерошенный и весь какой-то пришибленный. Затравленный у него видок, пожалуй что...
– Ну? – невежливо буркнул он.
– Я по объявлению, насчет фотоувеличителя, – сказал Мазур насквозь дурацкую фразу, по заверениям анонима, служившую верным паролем.
– С деньгами? – нервно осведомился хозяин квартиры или кто он там.
– Ну, вообще-то... – сказал Мазур с некоторым превосходством, чтобы не думал, сопляк, будто имеет право диктовать условия. – Я еще не видел товара. Сначала стулья, а потом деньги...
– Какие еще стулья? – искренне изумился парень.
– Да так, классика, – терпеливо сказал Мазур. – Ну, могу я войти?
Лязгнула цепочка. Хозяин отскочил в глубину длинной и узкой прихожей, держа правую руку согнутой в локте, прикрытой чем-то вроде простыни.
Мазуру это ужасно не понравилось – дураку ясно, что у болвана в клешне, – но он все же вошел, тщательно прикрыл за собой дверь и задвинул одной рукой щеколду, все время держа парня в поле зрения.
Тот, похоже, немного успокоился, обнаружив, что вслед за визитером в квартиру никто не ломанулся.
– Вы что, постирушку устроили?
– А? – не понял незнакомец.
– Простынку держите. – Мазур преспокойно указал пальцем на помянутый кусок материи. – Стирать, что ли, взялись от нечего делать?
– Да нет... Я, это... Заходите.
И он направился в комнату, все еще держа руку полусогнутой и прикрывая ее простыней, и в самом деле нуждавшейся в стирке. Войдя следом, Мазур огляделся. Квартирка, судя по всему, состояла из этой самой единственной комнаты, изрядно захламленной. Правда, в отличие от квартиры того алкаша, мусор здесь составляли не пустые бутылки, а газеты, пакеты из-под чипсов, видеокассеты и холсты, холсты в устрашающем количестве, чистые и, если можно так выразиться, изрядно перепачканные красками. Мельком обозрев картины, Мазур моментально отнес их автора к тому направлению, которое незабвенный Никитка терпеть не мог. Чистой воды абстракционизм. И черт с ним, не до того...
– Ваши? – все же поинтересовался он, показав на полотна.
– Ага, – настороженно отозвался парень. – Ну, деньги покажите!
– Родной, – задушевно сказал ему Мазур. – Ты бы спрятал волыну, честное слово. Ну не умеешь ты с ней обращаться, у тебя ж курок в простыне запутался...
Собеседник отпрянул к противоположной стене и лихорадочно принялся высвобождать конечность. Мазур разочарованно фыркнул – на него уставился потертый наган самого прозаического облика, немало повидавший на своем веку. После всех стволов, что имелись в хозяйстве Гвоздя, человечка в
– Опусти, дурень, пушку, – сказал Мазур с той же сердечностью. – Она, знаешь ли, стреляет, если вон ту хреновину нажать...
– Я знаю, – грозно обронил парень, но ствол опустил.
В следующий миг Мазур крутнулся, простейшим ударом выбил у него наган, угодив носком туфли по нужной косточке, подхватил оружие на лету, отступил на два шага. Крутанул барабан – надо же, ветеран оказался заряжен на все гнезда...
– Да успокойся ты, фотолюбитель, – хмыкнул Мазур, всерьез опасаясь, что парень обделается с перепугу. – Я, конечно, смерть, но не за тобой пришла, а за твоей канарейкой...
Он высыпал патроны в горсть, огляделся и с того места, где стоял, запустил их под кровать, отправил следом наган, сел на единственный стул, закурил и сказал мирно:
– Ну вот, теперь и перетереть можно вопрос чисто конкретно...
«Бог ты мой, ну я и нахватался... – покаянно подумал он. – А впрочем, с кем поведешься, с тем и наберешься...»
– Деньги покажите.
Мазур достал одну из пачек, крепко держа за уголок, издали продемонстрировал во всей красе. Сказал:
– Товара не вижу...
Парень повозился на столе, сбрасывая на пол газеты, кисти, какие-то наброски, в подметки не годившиеся, понятно, тому великому этюду, чьим обладателем Мазур нечаянно оказался. Достал стопочку фотографий, подошел поближе и вывалил на колени Мазуру, другой рукой ухватившись за пачку.
Скосив глаза себе на колени, Мазур разжал пальцы, предупредил честно:
– Там только половина, ты пока посчитай, а я посмотрю...
И принялся перебирать фотографии, поневоле ощутив мимолетный сердечный укол – все мы к пожилым годам становимся чуточку сентиментальны, особенно матерые живорезы. Бог ты мой, как она была хороша, прилежно запечатленная лет десять назад – совсем юная, Лара-Ларочка, золотые волосы до пояса тяжелой волной, вовсе даже нераспустившийся цветок...
На всех снимках она представала в костюме праматери Евы, или, учено выражаясь, голышом – сидела в мягком кресле, перекинув ногу через спинку, лежала на каком-то клетчатом покрывале то на пузе, то на спине, в относительно скромных позах, в позах вовсе уж вызывающих. Сразу видно было, насколько она еще
Ай-яй-яй... Ежели половина снимков была, так сказать,
