Потому и жив до сих пор, десантник хренов…»
– Ну хорошо, – сказал он удовлетворенно. – Сейчас мы с тобой пройдемся по деталям и подробностям, а потом вместе подумаем, как смоделировать будущее так, чтобы для обоих получилась максимальная польза…
…Примерно через полчаса он вышел из кабинетика Ковбоя и вразвалочку направился по коридору, мурлыкая под нос старую, еще времен финской войны, незатейливую армейскую песенку:
А может, это была и не песенка, а лозунг с агитплаката, он не помнил точно. И черт с ним, главное, к цели он продвинулся прямо-таки здорово. Не следовало расслабляться и уж тем более почивать на лаврах, но все же это была маленькая победа…
Катя, беззаботно болтая ногой, положив рядом пистолет, сидела на стойке, глядя сверху вниз на скрючившихся в неудобной позе верзил, они, в общем, сидели смирненько, только иногда злым шепотом фантазировали вслух, что они учинят, когда Катя попадет к ним в лапы, – правда, особой оригинальностью эти бесплодные мечтания не отличались.
– Вы что тут расселись, декаденты? – наигранно удивился Мазур.
Склонился над ними и в два счета, без помощи ключа освободил от наручников, используя простейшие подручные средства. После чего заботливо убрал казенное имущество в карман и предосторожности ради отступил на шаг.
– Вставайте, вставайте, все в порядке, мы с Ковбоем договорились, так что возвращайтесь на рабочие места…
Глава восьмая
Умение кидать гаечку
Когда вертолет лесной охраны оторвался от грешной земли, окруженный упругим ветром, тяжело воспарил в сизый рассвет и, чуть опустив нос, с могучим лопотаньем винта целеустремленно унесся навстречу розовой полосочке восхода, Мазур, как множество раз уже случалось в бурном прошлом, попытался утешить себя нехитрой истиной: это не навсегда. Это – на время, любая операция, независимо от ее исхода, – не навсегда. Навсегда бывает только смерть, а это, как ни крути, совсем другое дело, потому что покойник уже ни в чем не участвует…
В ушах еще стояло тарахтенье вертолетного движка – часовой перелет на винтокрылом агрегате к приятным впечатлениям ни за что не отнесешь. Очень уж прочно вертолет ассоциировался у Мазура с работой и проистекающими из нее неприятностями и хлопотами, ни разу в жизни не случалось отправляться на вертушке по каким-нибудь мирным надобностям…
Он без нужды поправил ремень автомата, окинул взором свое немногочисленное воинство, зараженное присутствием двойника, как раковой опухолью. Воинство, стоя в позе «вольно», ждало приказов отца- командира. То есть четверо спецназовцев из местного центра и Катя с рацией на спине стояли выжидательно, несуетливо, как и положено имеющим представление о дисциплине людям в погонах. Зато Лаврик, как и полагалось стороннему интеллигенту, высокопробному шпаку до мозга костей, вертелся, как карась на сковородке, сунув руки в карманы и глуповато ухмыляясь во весь рот.
Как ни присматривался Мазур, вынужден был признать, что старый знакомый, сподвижник (а временами, увы, и персональный палач) безукоризнен в исполнении очередной роли. Новехонький камуфляж, хотя и подходивший по размеру, сидел, как на корове седло, пушистая бороденка вызывающе топорщилась, являя собой сущее надругательство над воинской дисциплиной (черт-те сколько лет унеслось с тех пор, как борода дозволялась в РККА), а уж этот восторженно-глуповатый вид… Мазур поневоле ощутил нечто вроде мимолетного умиления: старые кадры, изволите ли видеть, свое дело знали и комедь ломали так, что актерам следовало бы сдохнуть от зависти…
«Вряд ли наш крот Лаврика расшифровал, – пронеслось в голове у Мазура. – Никак не может этого быть. Против нас сейчас работают сухопутчики, цивильные, а так уж сложилось, что досье на нас на всех копятся главным образом в морской разведке по ту сторону Атлантики. Обмен информацией меж конторами, конечно, имеет место, но, как и повсюду, являет собою очень уж громоздкий и сложный процесс, так что… Или нет? Или Лаврик ошибается и кому-то из этих заранее известно?»
Он смотрел на свое воинство в непритворной задумчивости, старательно обегая взглядом Катю – из-за всей сложности и противоречивости чувств, вызванных ее присутствием. Четверо самых обыкновенных спецназовцев как на подбор, не старше тридцати пяти, с безупречным послужным списком и отличными характеристиками. Мужики как мужики. Вот только один из них, в чем уже не имеется никаких сомнений, и есть казачок засланный, падло ссученное, предатель, тварь… И в то же время – ювелир, мастер, волчара, от которого Мазур в той гостиничке-борделе, что греха таить, едва успел увернуться. Прогрессор из новых, бля… А если их двое? Может же их оказаться двое? Хотя Лаврик во всеоружии своего жизненного опыта и уверяет, будто лишь один из четырех… Гадай не гадай, все равно не вычислишь сейчас, в данную конкретную минуту. Зато в другом можно быть уверенным – уж на базе-то точно есть второй, он сидит себе за столом, паскуда, у него тоже отличный послужной список, не подкопаешься…
Бессмысленно ломать голову, пытаясь вычислить. Над другим стоит задуматься: какая у кротов задача. Имеют ли они сейчас некое поручение? Или им велено выполнять свои обязанности как ни в чем не бывало? Плохо верится что-то, даже посредственный аналитик моментально сопоставит два факта: что где-то возле границы обретается Гейша и что в том же самом направлении вдруг ни с того ни с сего двинулась группа спецназа. Тут не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сложить два и два… Да, но ведь нужно еще снестись, доложить во всех деталях, нужно, чтобы где-то далеко отсюда оценили новость и приняли решение, а на все это нужно время… Удалось опередить или противник готов?
Мазур повернул голову – Лаврик приближался к нему, все так же глуповато ухмыляясь, с медвежьей грацией кабинетного интеллигента, впервые в жизни оказавшегося в тайге, да еще в высоких армейских ботинках. Остановившись в двух шагах, Лаврик громко, нахально осведомился:
– Кирилл Степанович, а что, мне какого-нибудь пистолета так-таки и не полагается? Вон, даже у девушки кобура…
Жлоб, так его и растак. Мало ему тех двух пушек, что под одеждой упрятаны, одна кобура под бушлатом, вторая на ноге, на щиколотке… Но ничего тут не попишешь, приходилось усердно поддерживать игру, и Мазур недовольным тоном старого служаки, без всякого энтузиазма воспринимавшего этакий вот штатский довесок к группе профессионалов, ответил громко:
– Во-первых, это не девушка, а радист с воинским званием… Во-вторых… Вы пистолет когда-нибудь в руках держали?
– Не приходилось что-то…
– Вот именно, – проворчал Мазур. – Давайте-ка сразу внесем ясность. Кирилл Степанович остался дома. Пока мы болтаемся по этим живописным местам, я для вас – либо товарищ контр-адмирал, либо товарищ командир, усекли? Чтобы расставить все по местам, давайте-ка определимся раз и навсегда…
Он взял Лаврика под локоть и повел его в сторонку с видом непреклонным и чуточку брезгливым. Лаврик послушно семенил рядом. Когда они отдалились достаточно, заговорил первым, спросил шепотом:
– Ты что на Катьку так таращишься? С этакой романтической жалостью? Ни к чему чуйства разводить на задании.
– Я просто не пойму, зачем нам девушка в рейде…
– Не девушка, а военнослужащий радист, как ты сам только что вслух констатировал, – сказал Лаврик. – Ишь, жалельщик… Нечего было ее трахать, коли уж на то пошло. На каждую юбку кидаешься, орел ты наш…
Мазур угрюмо промолчал. Не оправдываться же было: «Не виноват я, она сама пришла…» Положим, именно так и обстояло, но этакое оправдание унизительно для мужской и офицерской чести, каковые понятия, впрочем, неразделимы…
– В общем, ты мне изволь работать без всяких чуйств, – сказал Лаврик непреклонно.
– А я и намерен, – сказал Мазур. – На душе только пасмурно…
– Ничего, переживешь.
