нет.
— Плохо, — сказала Мара с застывшим лицом.
— Куда уж хуже, — отреагировал Сварог. — Счет пошел на недели. А потому… Все свои планы насчет Дике, вообще все свои планы отложи-ка подальше. Лети на Сегур и перетряхни свои архивы. У тебя там сотни лет не было ни войн, ни мятежей, я слышал краем уха, архивы сохранились богатые. Вверх дном все переверни. Ничего
Он замолчал, поднял бровь. В приемной, отсюда слышно, явно разворачивался неуместный и непристойный в королевском дворце скандал: там чуть ли не в голос орали… Судя по звукам, опрокинулось одно из стоявших там массивных кресел. Это, по крайней мере, ничуть не походило на вторжение банды заговорщиков, иначе там давно раздался бы лязг клинков и пальба. И на том спасибо… Но какого черта?
Решительно подойдя к двери, он распахнул одну половинку настежь.
— Ваше величество, — закричал мэтр Анрах, коего гвардейцы непреклонно оттесняли к двери в коридор. — Я нашел!
Лейтенант Синих Мушкетеров вытянулся:
— Ваше величество, вы приказывали никого не пускать… Извольте видеть, нахально рвется, несмотря на все увещевания…
— Отставить! — рявкнул Сварог. — Пропустить!
Он вернулся в кабинет, пропустил туда проскочившего меж оторопевшими часовыми Анраха, захлопнул дверь перед носом недоуменно таращившегося лейтенанта, новенького, не успевшего еще изучить неписаную иерархию и ближайшее окружения короля. Надо было и здесь ратагайцев поставить, они давно освоились…
— Ну, что там? — нетерпеливо спросил Сварог.
Мэтр Анрах сиял, как новенький золотой солид, еще не бывавший в равнодушных пальцах банкиров. К груди он прижимал обеими руками небольшую толстую книгу, а под мышкой зажимал тонкий свиток. У Сварога вспыхнула сумасшедшая надежда.
— Садитесь, — сказал он, показывая пример. — Что у вас?
Бережно, словно хрустальную, Анрах положил перед ним книгу. Черный кожаный переплет потускнел и потрескался, позолота тисненого узора облупилась. Выглядела книга весьма старой. Из нее примерно посередине свисала закладка — длинный бумажный лоскут, судя по всему, оторванный небрежно, в спешке.
— Это из тех, что мы взяли в Горроте, — сказал Анрах тоном триумфатора. — «Энциклопедиум диковинок земных и небесных», издание четырехсотлетней давности. Считался утраченным, встречались только отрывки в других трудах. По самой достоверной гипотезе, был составлен самим…
— А это уже и неважно, пожалуй, — проворчал Сварог, отрывая книгу на обозначенном закладкой месте. — Что за черт?
Он с превеликим трудом разбирал — вернее, узнавал — лишь отдельные буквы: книга была напечатана каким-то незнакомым алфавитом, столь заковыристым, что он на миг ощутил себя неграмотным.
— Это алфавит Зорах, ваше величество, — заторопился Анрах. — Уже во времена напечатания книги был архаичным и насквозь устаревшим — но иные книжники его любили, это считалось хорошим тоном…
Не раздумывая, Сварог повернул книгу на сто восемьдесят градусов:
— Вы, я догадываюсь, к нему привычны? Читайте вслух, мне самому придется по складам…
Торопливо придвинув к себе пухлый томик, Анрах громко начал:
— Багровая Мельница, она же Чертова Мельница, она же Багровая Смерть. По отзывам, самый злокозненный и смертоносный из всех небесных уникумов. Заслуживающие доверия древние авторы… следует перечисление дюжины имен…
— Это пропускайте.
— Заслуживающие доверия древние авторы писали, что означенная Мельница, странствуя неведомыми путями в глубинах Вселенной, раз в несколько тысячелетий проходит в опасной близости от Талара, по некоторым свидетельствам, пролетая едва ли не над верхушками деревьев и крышами домов, так что оцепеневшие в смертном ужасе люди слышат злорадный хохот Клятого Мельника, а, впрочем, мало было тех, кто его слышал и остался в живых, поскольку Багровая Мельница несет неисчислимые разрушения, невиданные хвори и форменное сотрясение основ мироздания, так что небосвод и земля взбаламучиваются, меняясь местами и смешиваясь в жуткой неразберихе, и реки текут вспять, горы встают на месте плодородных нив и пустыни на месте гор, Солнце меркнет, и земля разверзается, поглощая обезумевшие людские толпы и великие города, и древние едины в том, что после пролета Багровой Смерти земля изменяется несказанно, остатки рода человеческого, нагие и пораженные смертным ужасом, бродят меж развалин, ибо гибнет все возведенное человеческими руками, словно и не бывавшее от века, и самый лик планеты меняется, вода приходит на место суши, а неведомая прежде твердь встает над водами. Происхождение сей летучей смерти неизвестно, загадочно и не прояснено доселе. Равно неизвестны средства избавления от нее, неизвестно даже, существуют ли они. Говорят, что против Багряной Мельницы бессильны любые ухищрения человеческого ума и творения человеческих рук. Иные же утверждают, ссылаясь на канувшие в бездну времен знания, что истребить Клятого Мельника может лишь человек, родившийся под другими звездами, хотя и неизвестно, как это следует понимать. Утверждают еще, кончину Клятому Мельнику несет не благородный или неблагородный металл, не камень, не самоцвет, не заклинания, не ворожба, а исключительно дерево, растущее без Солнца и звезд, без дождей и вихрей. — Анрах отодвинул книгу. — Все, ваше величество. Разве что в конце идет стандартная старинная фраза: «Кто знает более, пусть напишет, кто не верит, вправе не верить». Должен вам сразу сказать: «Энциклопедиум» издавна принято было считать
Сварог подвинул к себе книгу, стал рассматривать большую, во весь лист, гравюру. Изображала она летящее в облаках карикатурное подобие ветряной мельницы, на конусообразной низкой крыше которой, охватив ее когтистыми лапами, помещался жуткий уродец в остроконечном колпаке. Огромная голова на худющем туловище, словно ушат на палке, из широченного распяленного рта торчат клыки, глаз насчитывается целых три, а вот ушей не видно. Далеко внизу, в разрывах облаков, виднеются рушащиеся высокие башни и крохотные, панически бегущие человечки.
— Вот
— А что у вас за бумага? Тоже старинная?
— Нет, — сказал Анрах, кладя перед ним свиток. — Это я сам только что записал, после того, как наткнулся в «Энциклопедиуме»… Понимаете ли, ваше величество, это очень старая песня, «Баллада о бессильных витязях». Кто ее сочинил, неизвестно, полагают, в глубокой древности. И поется она при строго определенных обстоятельствах. В обычной жизни, в кабаке или на домашней пирушке — когда человеку хочется послушать