Завороженные

сопровождавшийся гудением, свистом, шелестом, заставившим неприятно вибрировать каждую клеточку тела. С невероятной скоростью огненный метеор промелькнул над городом, спускаясь все ниже, исчез над ближайшими крышами, падая к горизонту…

— Бегите, Аркади, — сказал Шорна мертвым голосом. — Предупредите ваших спутников и спасайтесь. Как там вы в состоянии… Я так и не проследил, как вы это делаете, как приходите и уходите… Бегите!

— Но… Это…

— Это конец, — сказал Шорна с неожиданным спокойствием. — Конец. Ну что вы стоите?

Он схватил поручика за ворот и буквально вытолкнул в комнату. Савельев еще успел заметить, как Шорна кидается к столу, нависает над ним в неудобной позе, колотит по квадратикам, кажется, всеми десятью пальцами и что-то кричит.

А потом поручик побежал. Ему было стыдно, он ничего не понимал, но выскочил в коридор, припустил бегом, загрохотал по лестнице, ведомый каким-то непонятным инстинктом, погасившим мысли и чувства, подхлестывавшим: бежать, бежать, бежать!

Ему было достаточно увидеть лицо Шорны — белое, застывшее, полное даже не страха, а какой-то невероятной отрешенности…

От него недоуменно шарахались чинно шагавшие куда-то придворные, он кого-то сшиб с ног, но не остановился, прыгал через три ступеньки, несся огромными прыжками… Едва не промчался сгоряча мимо двери в покои Маевского, не узнав ее вовремя — но успел ухватиться за ручку, едва не шлепнулся, резко остановившись, устоял на ногах…

Ворвался внутрь, не обращая внимания на голые руки-ноги, видневшиеся из-под содранной портьеры в углу прихожей, влетел в гостиную. Там по-прежнему покоился под столом сиятельный принц, а Маевский, полностью одетый, вроде бы протрезвевший, сидел за столом, нахмуренный и серьезный, а полковник что- то ему тихонько растолковывал, водя пальцем по карте… Оба недоуменно вскинули глаза.

— Господа… — задыхаясь, еле выговорил поручик, — Шорна сказал, нужно бежать… спасаться… Метеор… Предсказание… это конец, он сказал… там… там…

Он выскочил на балюстраду. Дымный след промчавшегося болида расплывался на глазах, становясь все шире и шире, словно перечеркивая небесную лазурь.

— Ого! — выдохнул у него над ухом Маевский. — Это серьезно, господа…

— О них никто и ничего не помнит! — закричал поручик. — Они исчезли напрочь! Вы видите?

Полковник почти спокойно вмешался:

— Думается мне…

Все вокруг вдруг колыхнулось — так, словно невероятная, неописуемая сила дала оплеуху всей планете. Каменная балюстрада под ногами заходила, словно неустойчиво лежащая поперек овражка доска, и поручик увидел, как стройная, с высокой крышей башенка расположенного за огромным парком восточного крыла дворца опасно заколебалась, словно куст на ветру, послышался протяжный треск — и башенка, рассыпаясь, рушась, стала валиться с плоской крыши, исчезла из виду, а там, где она только что стояла, осталось жалкое возвышеньице со щербатыми краями, напоминавшее сломанный зуб…

— Назад! — крикнул полковник.

Он первым шарахнулся, бросился в гостиную. Они едва успели кинуться следом, как балюстрада с грохотом обрушилась вниз.

Пол под ногами, казалось, ходит волнами. Вокруг слышался противный треск, скрежет, упала огромная картина…

— На улицу! — распорядился полковник.

Они бежали втроем — по коридорам, где обрушились прекрасные беломраморные статуи, где метались в панике раззолоченные вельможи. Кажется, подземные толчки прекратились… В уши бил противный механический рев — он вдруг возник ниоткуда, кажется, заливая весь дворец. Выскочили на широкую лестницу, сбежали во двор. Растерянно завертели головами. Одно из вековых деревьев в парке лежало, сломавшись у комля. Изящная чаша фонтана сейчас предстала кучей розового кирпича, из-под которого десятками ручейков бежала прозрачная вода.

Поручик прямо-таки физически ощутил расстояние, отделявшее их сейчас от горного хребта, где осталась «карета», — и оно представилось столь огромным, непреодолимым, что он едва не заорал от ужаса.

— Конюшня! — крикнул Маевский, показывая рукой. Она была недалеко. Поручик тоже уже знал это длинное красивое здание, где они с Элвиг несколько раз ставили лошадей. И помнил, что там всегда найдутся оседланные кони — мало ли какая надобность в них возникнет…

Они бегом кинулись по безукоризненно подстриженной лужайке, огибая и перепрыгивая рухнувшие статуи.

— Аркади!!!

Он остановился со всего маху, обернулся. Полковник с Маевским орали ему что-то, но он стоял, как вкопанный. Слева, возле одного из неисчислимых боковых крылечек, Элвиг пыталась успокоить беснующегося вороного коня. Конь взмывал на дыбы, испуганно ржал, кося лиловым глазом, девушка повисла на поводьях, попыталась попасть ногой в стремя…

Земля ушла из-под ног, заходила ходуном, поручик, махая раскинутыми руками, балансировал, пытаясь сохранить равновесие.

На его глазах длинная, широкая балюстрада заколыхалась и с нереальной легкостью обрушилась, разваливаясь в полете, превращаясь в груду обломков, эта лавина накрыла и девушку, и коня, и мгновением позже на том месте, где они только что были, живые, возникла уходившая в обе стороны куча камня едва ли не в человеческий рост…

Кажется, он кричал. Потом замолчал, потому что пребольно прикусил язык.

Маевский заорал:

— Поздно!

Все пять высоких двустворчатых дверей, ведущих в конюшню, рухнули одновременно, на них посыпались осколки каменных украшений — и изнутри сплошными потоками хлынули кони, оседланные и нет, дико храпящие, с развевающимися гривами, бешеным табуном вылетели на обширный двор и рассыпались в разные стороны, галопом несясь неведомо куда. И думать нельзя было поймать хоть одного — кони себя не помнили от ужаса, иные налетали на обломки статуй, на изящные павильончики, рушились, ломая ноги, крича почти по-человечески…

Земля содрогалась. Во дворце все еще слышался механический рев, носились ополоумевшие кони, показались бегущие неизвестно куда люди, страх отбивал всякое соображение…

Поручик увидел, как плоская крыша восточного крыла внезапно провалилась внутрь — но не хаотично, а регулярными квадратами, словно бы провернувшимися на осях. В образовавшиеся проемы взвились летающие лодки — огромные, сверкавшие чистыми стеклами, выкрашенные в синий и золотой — геральдические цвета императора. Их было много, десятки, они взмывали вертикально вверх, неслись в одном направлении, и не было им конца…

— Влипли, кажется… — бесстрастно сказал Стахеев.

— Туда, господа! — Маевский показывал куда-то вправо.

Видя, что его не понимают, он досадливо взвыл, зачастил:

— Там полно автомобилей… здешних самобеглых повозок… мы на них катались ночью… это любимая забава пьяной золотой молодежи… Ну что вы стоите? Бегом!

Поручик со Стахеевым кинулись вслед за ним, не особенно и рассуждая, ведомые тем же инстинктом. Шарахнулись, едва не угодив под копыта взбесившегося коня, продрались сквозь живую изгородь, пронеслись по аллее…

И действительно, оказались на незнакомом дворе, где стояли рядами самобеглые повозки, судя по виду, явно приспособленные для перевозки не людей, а грузов. Здесь, надо полагать, размещались всевозможные службы. Угол ближайшего здания обрушился, ни единого человека не видно…

С разбегу запрыгнув на облучок, Маевский лихорадочно принялся что-то дергать и нажимать.