реальности.
Подойдя вплотную и обворожительно улыбаясь, она прошептала чарующим голосом:
– Я – здешняя лесная фея, милый Мишель. Я обитаю под сенью безмятежно шумящих крон, среди многоцветья радуг, преломляющихся в каплях утренней росы… Пища моя – нектар из чашечек цветков, а занятие мое – любовь…
И произнесла еще несколько подобных высокопарных фраз из безнадежно устаревших романов прошлого века, решив, что изрядной долей старинной, ныне смешной вычурности действия не испортишь. В конце концов, кто сказал, что явившаяся во сне фея не имеет права изъясняться в духе романов, умилявших наших прабабушек?
Распоряжаясь каплей предоставленной ему свободы, господин адъютант во сне повел себя довольно решительно: не вступая в куртуазные разговоры, без лишних церемоний сграбастал Ольгу в объятия и принялся вольничать руками обстоятельно и недвусмысленно. Какое-то время она не сопротивлялась, охваченная озорной мыслью: а что будет, если ему не препятствовать? На что это будет похоже во сне?
Но вовремя вспомнила, что явилась сюда не развлекаться, и вновь взяла руководство происходящим в свои руки, то есть решительно высвободилась из дерзких объятий и, взяв адъютанта за руку, заставила опуститься в высокую траву. Грациозно прилегла рядом, опираясь на локоть, обволакивая собеседника лучезарным, пленительным взглядом.
– Милый Мишель, – проворковала она, – я вам буду принадлежать нынче же… Но давайте сначала поговорим. Я беспокоюсь за вас, мой рыцарь… Да-да, от меня мало что можно утаить. Мне достоверно известно, что завтра вам предстоит нелегкая миссия…
– Пустяки, право, – сказал Вистенгоф с бахвальством, наверняка свойственным ему и наяву, поскольку сон не более чем продолжение и отражение яви. – Всего один удар кинжалом, который навсегда освободит империю от тирана…
– Завтра, разумеется? На больших маневрах?
– Конечно. Все подготовлено с величайшим тщанием. Я буду стоять на обычном месте в свите, за спиной нашего сатрапа, и как только двинутся с места преображенцы, история Российской империи самым решительным образом переменится. Это мне суждено ее переменить!
– Я несказанно восхищена тобою, милый, – пролепетала Ольга, лежа в грациозной позе и ради вящего эффекта спустив с левого плеча край прозрачного просторного платья так, чтобы у адъютанта без посторонних понуканий отшибло остатки здравого соображения даже во сне. – Кто бы мог подумать, что мне суждено полюбить столь великий исторический персонаж… Ты как тираноборец в древней истории, мой славный Брут… А что будет потом, когда не станет тирана?
Она чуточку освободила Вистенгофа – ровно настолько, чтобы он вновь начал вольничать руками.
– Я тебе признаюсь честно: это не мое дело, что будет потом, – хрипло прошептал ей на ухо адъютант, без особой фантазии шаря ладонями по ее телу. – Мне досталась самая славная часть предприятия, а скучные подробности пусть заботят других…
– Но мне интересно…
– Я, право, не знаю, прелесть моя. Тебе бы поговорить с ротмистром Темировым…
– Это тот усач, из лейб-гусар?
– Именно. Такие, как он, и занимаются скучными подробностями, суетой и возней, перемещением войск и черт знает чем еще… Говорю тебе, мне эта проза жизни решительно ни к чему. Я был избран для великого предприятия, на черта ли мне остальное? Я и без того буду овеян несказанной славой, мне твердо обещано… Моя роль в новой империи будет… Ах, да оставим это! Ты так прелестна… Не скинешь ли это глупое платье? Я никогда еще не видел лесных фей…
«И наверняка больше в жизни не увидишь, болван», – подумала Ольга, бесцеремонно скидывая со своей груди назойливые ладони и прислушиваясь к тому, что осталось за пределами разыгравшейся во сне комедии. Что-то беспокоившее ее появилось на дальних подступах и ко сну, и к яви. С чем это можно сравнить, она не знала: то ли далекий-далекий, на пределе слышимости, неприятный звук медного рожка, трубившего некий беспокоящий сигнал, то ли замаячившее на горизонте нечто – черное пятно на фоне безмятежной лазури. В любом случае это было неприятное ощущение, тревожащее – ну, а поскольку она узнала, пожалуй, все, что требовалось, следовало опустить занавес и покинуть сцену, благо не имелось зрителей и ждать аплодисментов не приходилось…
Солнечный луг помаленьку растаял, Ольга вновь оказалась в темной спальне и тихонечко принялась бормотать себе под нос, перемещая адъютанта из увлекательного сна в совершеннейшее забытье, где не было ни ярких цветов, ни очаровательных фей, вообще ничего.
Беспокойство нарастало, и Ольга, не в силах ему противостоять, сделала шаг к окну, распахнула на расстоянии створки, выплыла наружу, прикрыла окно за собой, опять же не прикасаясь к нему руками, задержалась на миг в воздухе, вертя головой, пытаясь определить, откуда исходят тревога и угроза…
Три черных тени, как будто обведенные по контуру слабо светящейся каймой, обрушились на нее сверху, из ночного неба, размыкаясь, словно настигшие зайца борзые. Невольно ойкнув, Ольга рванулась прочь с проворством, на какое только была способна – ее обдало таким порывом злобы и враждебности, что не следовало задерживаться ни на миг. И гадать, с кем ее на сей раз столкнула судьба, не следовало – побыстрее унести ноги, вот и все…
Ветер посвистывал в ушах, гудел потревоженный воздух, выжимая слезы… Она неслась высоко над крышами, всем своим существом ощущая накатывавшую сзади лютую ненависть, в которой не было ничего рассудочного, словно ее преследовали некие животные.
Наконец Ольга решилась оглянуться – по пятам за ней, бесшумно и стремительно, неслись три черных силуэта, более всего, пожалуй, напоминавшие птиц, а вернее – их гротескные подобия… Темнее окружающего мрака, плоские, как доски, окруженные зеленовато-желтой светящейся каемкой, с которой срывались, улетая прочь, длинные искры, они то и дело раскрывали длинные клювы, светящиеся изнутри, в которых виднелось нечто вроде острых зубов…
Твари не отставали. Это был бешеный полет, жуткая гонка высоко над крышами… Сделав отчаянный рывок, Ольга обогнула высокий купол какого-то здания: еще миг – и она расшиблась бы о него насмерть. Она судорожно пыталась овладеть ситуацией, здраво оценить свои дальнейшие действия, но гонка была столь отчаянной, что никак не удавалось собраться с мыслями. Одно ей было ясно: ее догоняет если не смерть, то нечто дьявольски опасное, способное причинить непоправимый вред…
– Ай! – невольно вскрикнула она.
Левую ногу пониже колена словно огнем обожгло – одно из чудовищ коснулось не то клювом, не то зубами… Ольга наддала, насколько возможно, всей кожей ощущая, что ее вот-вот схватит нечто невероятно холодное, злобное, хищное…
Редкие огни внизу сливались в сплошные полоски, пунктирные линии, зигзаги… Впереди слабо засветилось что-то громоздкое, правильных очертаний…
Осколочком смятенного сознания опознав золоченый купол Исаакия, Ольга резко повернула к нему, ведомая не рассудком, а некими инстинктами. Хриплые каркающие звуки наплывали сзади, раздирая ночную тьму уже над самым ухом.
Выгнувшись, почти вертикально встав в воздухе, Ольга резко затормозила и больно ударилась о подножие золоченого купола.
Она оказалась у высокого, по пояс, каменного парапета, на узкой площадке между ним и куполом собора. Прижавшись спиной к холодному, как лед, куполу, раскинув руки, решилась посмотреть, что происходит вокруг. Все неприятные ощущения от приземления-падения на крышу собора как рукой сняло – она с превеликой радостью обнаружила, что черные птицеподобные силуэты, которых было уже пять, кружат далеко от собора.
Ольга счастливо улыбнулась, облегченно вздохнула, закрыв на миг глаза. Смутная догадка не подвела: эти создания не смели приблизиться к церкви, а вот с ней самой не происходило ничего неприятного, ее это величественное здание по крайней мере не отвергало, что вселяло надежды на будущее…
Она успокоилась настолько, что показала язык крутившимся поодаль тварям и фыркнула:
– Что, съели?
Ей ответил раздраженный клекот: черные твари издали целились клювами в ее сторону, временами
