поведения авантюриста, вообще человека, имеющего корыстные побуждения. Любому ясно, на сколь обильный водопад благ может рассчитывать спаситель императора. Государь умеет быть благодарным и, безусловно, готов осыпать вас милостями… И тем не менее вы скрылись.
– А если мне ничего не нужно?
– Вот это-то и удивляет. Государя в том числе. Всем, решительно всем от него что-нибудь нужно…
– И вам тоже?
– Конечно, – сказал граф без запинки. – Я ведь тоже живой человек и, если ничего настырно не выпрашиваю все же кое о чем мечтаю… Все мы люди… Так вот, я в растерянности. Не представляю, что с вами делать. Хорошо бы, конечно, силком увести вас и представить императору помимо вашего желания, но это лишь усложнит ситуацию…
– Почему?
– Я вам выдам государственную тайну, – сказал граф, понизив голос. – В случае чего ваше положение уже настолько отягощено, что я готов рискнуть… Мы ни на шаг не продвинулись в расследовании заговора. Потому что названный вами Темиров был вскорости обнаружен в штабной палатке, где он, судя по внешним признакам, совершил самоубийство с помощью кинжала, вонзив его себе в сердце…
– Вы верите в самоубийство?
– Да какая разница, во что я верю! – в сердцах бросил Бенкендорф. – Коли у меня нет сведений, противоречивших гипотезе самоубийства…
– А Вистенгоф? – вырвалось у Ольги.
– Вистенгоф? Вистенгоф еще до наступления темноты ухитрился покончить с собой в надежнейшем «секретном каземате» Петропавловской крепости. Никто и подумать не мог, что он окажется способным смастерить петлю из разорванного белья и содранных с мундира шнуров, да еще удавиться в лежачем положении, привязав петлю к ножке стола… Да вдобавок часовой, поставленный именно на подобный случай следить за заключенным неотступно… – граф досадливо сморщился, словно лимон раскусил. – Часовой пытается оправдывать свою несомненную нерадивость и упущение фантастическими россказнями, в которые ни один серьезный современный человек не поверит…
– Что за россказни? – жадно спросила Ольга.
– Вздор, совершеннейшие вымыслы, не будем об этом, – решительно сказал Бенкендорф. – Есть дела поважнее… Теперь вы понимаете? Допустив – исключительно допустив! – что вы не облыжно оклеветали по каким-то своим побуждениям известных особ, я тем не менее не в состоянии ничего предпринять. У меня нет ровным счетом ничего, кроме вашего слова. А это, согласитесь, чересчур зыбкий фундамент. Допустим – опять-таки только допустим! – что вы говорите правду. Я сведу вас с Вязинским или тем же Кестелем… и они расхохочутся вам в лицо, не правда ли? У вас есть надежные улики?
– Нет, – призналась Ольга. – Но я слышал все их разговоры, я могу изложить их планы во всех деталях…
– Доказательства, доказательства, – воскликнул граф, морщась как от зубной боли. – Улики! Где они? У нас, простите, не дикая Персия, где рубят головы попросту. В Российской империи существуют законы и судопроизводство. Прикажете предъявить в виде улики вас? Пусть и спасителя императора, но особу крайне, простите, мутную? Самозванца непонятного происхождения? Вы сами-то готовы предстать перед…
– Нет, – сказала Ольга.
– Вот видите… Понимаете теперь мое положение?
– Подождите, – сказала Ольга. – Но ведь мне доподлинно известно, что ваше… учреждение в последнее время вело некоторое расследование, причем те имена, что я называл, всплывали в ходе тайного следствия…
– Ах, вот как? – медленно произнес Бенкендорф. – Вы и такие вещи знаете? Хотите полной откровенности, корнет? Иногда я жалею, что у нас давным-давно отменена пытка. Столько интересного можно было бы узнать, вздернув вас на дыбу… Я знаю, это гнусные мысли, подлые, недостойные современного человека, но я не могу от них отделаться…
– Это вы от бессилия…
– Наверняка, – согласился граф. – Я обязан понимать – но ничего не понимаю… Предположим, я вас все же арестую. А вы будете молчать… И я вновь не продвинусь ни на шаг. Вот потому-то я и поставил все на карту, потому-то я не спешу вас арестовывать – а вдруг вы, загадочнейший субъект, мне чем-то да поможете? По крайней мере, как показали недавние события, вы всецело на нашей стороне, а это кое о чем говорит и внушает надежды… – Бенкендорф уставился на Ольгу жестко, с нехорошим огоньком в глазах. – Но бойтесь меня обмануть…
– Я и не имею такого намерения. Слово чести.
– Знать бы еще, что на ваше слово чести можно полагаться… Простите. Нервы. У меня нет ни малейшего намерения вас оскорбить… Итак, вы можете сообщить мне что-нибудь полезное?
– Пока – нет.
– Пока? – поднял брови Бенкендорф. – Интересное заявление. Вы и не представляете, сколько эти два слова говорят хитрой полицейской ищейке…
– То есть? – насторожилась Ольга.
– Ну, это просто, – с оттенком превосходства сказал Бенкендорф. – Там, на маневрах, вы заявили государю, что состояли в заговоре, были вовлечены… Это наверняка не соответствует истине. Судя по вашему уверенному тону, вы намерены и впредь добывать сведения о заговорщиках?
– Ну разумеется, – сказала Ольга.
– Следовательно, вы никогда не состояли в заговоре и не были в него вовлечены. Будь вы членом тайного общества, после сегодняшних событий ни за что бы не рискнули там более появиться – они вас моментально прикончили бы за то, что вы сорвали их планы. Отсюда явствует, что у вас есть какие-то другие пути для получения сведений.
– Возможно.
– И какие же?
– Вы не поверите, граф.
– Бросьте. Я сейчас нахожусь в таком состоянии, что готов поверить всему на свете.
– Сомневаюсь, – сказала Ольга. – По-моему…
Она замолчала, прикрыла глаза, даже тихонько простонала сквозь зубы – настолько болезненным и непонятным было то, что на нее внезапно обрушилось неслышным ураганом – и тут же улетучилось. Приступ невероятной слабости, лютого горя, смертной тоски сковал тело и сознание, ударил так, что захотелось выть. Это ощущение тут же схлынуло, но само воспоминание о неведомом ударе было настолько омерзительным, что Ольгу затошнило и она с трудом овладела собой.
– Что с вами?
– Пустяки, – сказала Ольга, – ноет зуб… Ну что же, ваше сиятельство… Давайте заключим некий договор? Как только мне удастся что-то узнать… нечто, способное сойти за надежные улики, я немедленно поставлю вас в известность. У меня свои счеты с этими господами, и потому я не остановлюсь и не успокоюсь…
– Боже мой… – с досадой сказал Бенкендорф. – Я себя чувствую персонажем авантюрного романа – таинственные незнакомцы, неизвестно откуда взявшиеся, мистические странности, нераскрываемые загадки… Мерзость какая! – он взял со стола свой бокал и жадно осушил его. – Хорошо. Учитывая сложившуюся ситуацию, я рискну вам поверить. Потому что не вижу другой возможности. Но, повторяю, бойтесь обмануть мое доверие. В этом случае для вас станет крайне неуютной вся империя… Вы можете назвать какие-то сроки?
– Увы… – развела руками Ольга.
– Торопитесь. Вдобавок ко всему государь рвет и мечет, желая видеть своего спасителя…
И тут Ольгу осенило.
– Хотите получить ниточку уже сейчас?
– Слушаю? – насторожился Бенкендорф.
– Ну, коли уж так случилось… Поговорите с Вязинским. Я имею в виду не камергера, а генерала. Его в свое время пытались вовлечь. Он категорически отказался, но из благородства и родственных чувств сохранил все в тайне. Если вы сумеете ему объяснить, что излишнее благородство в данной ситуации
