Значит, последняя попытка. Если и теперь ничего не выйдет, придется шагнуть в медвежье объятия, чтобы избежать худшего…
Ольга трудилась с величайшим тщанием, которое и сравнить-то не с чем: вряд ли существуют в человеческом языке столь превосходные степени. Свежий стебель или?.. Ну, с богом…
Что-то произошло. Она не сразу сообразила, что, а, осознав, непроизвольно испустила короткий звериный рык: такой, что даже топтыгин озадаченно притих, прислушиваясь.
По бедрам, по животу, по ногам скользнула вниз жесткая кожаная полоса, царапнувшая тело многочисленными узелками, – это упал на камень разомкнувшийся чародейский пояс.
Она свободна!
Неизвестно, с чем можно было сравнить нахлынувшие ощущения: походило на то, как если бы тело долго сдавливал туго зашнурованный корсет, и вдруг он исчез, появилась возможность дышать полной грудью, с неизъяснимым наслаждением втягивая прохладный воздух…
Потом на нее обрушилось что-то непонятное и могучее: словно упал сверху, больно ударив по затылку, обтекая тело до пяток, некий водопад или поток холодного ливня, Ольга даже пошатнулась под его напором…
И едва не закричала от радости, сообразив, что это может означать…
Прислушалась к себе. Что-то бродило внутри, по всем телу, проникая до пят, до кончиков пальцев, под череп, до кончиков волос и ногтей…
Что-то помаленьку возвращалось.
Резкая судорога сотрясла ее, пронизав каждую клеточку тела. Волосы с шуршащим терском на мгновение взвились, вздыбились над головой, поднявшись вертикально. Потом медленно опали.
Она чувствовала себя прежней.
Она вновь видела в темноте, как днем, стоило только этого пожелать. Видела, как медведь, поводя башкой, по-прежнему натягивает цепь, видела каждую травинку в ворохе, свое дерюжное платье, бугры и неровности стен и пола подземелья…
Но ее не покидало ощущение чего-то непонятного: что-то было все же не так. Не так, как обычно. Некая неправильность присутствовала…
Проведя кончиками всех десяти пальцев от ключиц к животу, Ольга произнесла нужные слова – и увидела, что ее тело моментально очистилось, с кожи исчезли все синяки, царапины и укусы, оставленные насильниками.
Правда, вслед за этим спину и бока на несколько мгновений охватило непонятное жжение. Тело бросало то в жар, то в холод… Это, впрочем, быстро прошло, но осталось убеждение: с ней все не так, как обычно, прежняя сила будто пульсирует, то пропадая, то возвращаясь. Ну да, ну да: когда проверки ради она захотела поворотить медведя в сторону, это закончилось ничем – а через несколько мучительно долгих мгновений все же сработало, и зверя так сильно повело в сторону, что он с жалобным ворчанием буквально отлетел к стене… И вновь на Ольгу накатило ненадолго чувство пустоты и бессилия.
Похоже, пребывание здесь, издевательства и переживания что-то нарушили, и теперь Ольгина сила давала сбои, пропадала и возвращалась, мерцала, гасла, вспыхивала…
Некогда было рассуждать по этому поводу, гадать, придет ли все в норму, а если да, то сколько пройдет времени. Следовало поскорее отсюда выбираться, пока есть такая возможность, – кто знает, к чему приведет это нехорошее мерцание…
Ольга осторожно попыталась проникнуть чувствами наверх, в располагавшийся над подземельем особняк. Временами, в полном соответствии с ритмом загадочного мерцания, на несколько мгновений лишавшего ее силы и способностей, всё пропадало, и Ольга словно слепла и глохла – но тут же все восстанавливалось, словно раскачивался некий маятник. Уже стало ясно, что в доме не присутствует та
Лязгнула цепь, заворчал медведь, оборотясь в противоположную от Ольги сторону – и она, встрепенувшись, повернулась туда же.
Кто-то неторопливо отодвигал засов.
Особенного страха не было. Все еще пребывая в состоянии странного мерцания, то делавшего ее обычным беспомощным человеком, то возвращавшего прежнюю силу, Ольга смотрела на дверь. Дверь со скрипом распахнулась, и в темницу вошел могучий Степан, а следом, похохатывая и тихо переговариваясь, показались еще трое, столь же могучего сложения, одетые по-простонародному, бородатые, кряжистые, излучавшие несуетливое злобное превосходство и откровенную похоть.
Под потолком вспыхнули несколько желтых комков света – довольно тусклого, надо полагать, на большее у холуев не хватало сил.
– Ах ты ж моя умница, – пробасил Степан, с ухмылочкой глядя на Ольгу. – Уже голенькая стоит, приготовилась… Ну, иди сюда, сладенькая, живо. Господа уехавши, нам велено тебя развлекать, чтоб не скучала, а мы люди исполнительные и обстоятельные… – он поманил ее обеими руками. – Ну, что стоишь? Я тебе сейчас наглядно объясню разницу меж барским деликатным причиндалом и добрым мужицким штырем, ты у меня орать замучаешься, отродье нездешнее… Ну, кому говорю?
– Брезгуют оне нами, Степан Провыч, – хихикнув, подал голос один из его спутников.
– А пусть, – сказал Степан, ухмыляясь. – Брезговать хорошо, когда на воле, а тут, брезгуй не брезгуй… Ну, кому говорю? Иди сюда, подстилка дешевая, пока добром прошу…
Ольга выбросила руки вперед, разжала стиснутые кулаки. Мерцание ей здорово мешало – но главным образом своей непривычностью. Все, в общем, сработало на совесть, пусть и прерываясь время от времени…
Удар золотистого сияния, скопища острых лучиков обрушился на четверых неотвратимо и мощно, их сбило с ног и разбросало – так поток воды сносит соломенных куколок. Ольга на миг зажмурилась, содрогнувшись от омерзения, – один из вошедших с отвратительным звуком врезался в дверь затылком, да с такой силой, что враз исчез из списка живущих на грешной земле…
Остальным, насколько можно было судить, повезло больше – ударившись о стены и пол, они все же остались живехоньки и даже вроде бы ничего себе не поломали. Валялись в разнообразных позах, надежно спутанные заклинаниями. Порой из-за непрекращавшегося мерцания на пару мгновений обретали свободу – то есть возможность дернуться, чуть переменить положение тела и конечностей, но не более того…
Медведь заворчал, пятясь к стене, – звериным своим чутьем ухватывал странность и необычность происходящего. Переведя дух, испытывая мстительную радость, Ольга сказала ему, не поворачивая головы:
– Не дрожи, топтыгин, ты-то мне как раз не нужен…
Подойдя вплотную к нелепо распластанному Степану, она посмотрела на него сверху вниз, чувствуя вполне простительное злобное удовлетворение. Поставила ему ногу на грудь – все же здоров, черт, до невозможности, под ступней словно бы не грудная клетка, а дубовая бочка, – нехорошо прищурилась и спросила:
– Вот как ты думаешь, животное, злопамятная я или нет? Ну-ка, умишко напряги!
– Ведьма… – завороженно пробурчал Степан.
– Колдунья, – поправила Ольга с обворожительной улыбкой. – Так оно будет вернее, мон шер ами, мсье мюжик… Ну, так что ты полагаешь о моей злопамятности?
– Матушка! – взвыл Степан. – Голубушка! Мы люди подневольные, рабского состояния, сама ж, поди, понимаешь, что за нехристи нас в неволе держат…
Судя по голосу, он не питал особенных иллюзий насчет Ольгиного великодушия, вообще в таковом ее не подозревал. Ольга с некоторым любопытством принюхалась – нет, пока что до крайней степени испуга он не дошел…
– Бедный, – сказала она. – Еще немного, и я начну слезы лить над твоей судьбинушкой… Да нет, не стоит. Насколько я помню, то, что тебе поручали, тебе очень даже нравилось, да и сейчас вы пришли не цветы мне дарить… – она наклонилась и произнесла с расстановкой: – Я тебе ничего не сделаю, тупая скотина, не хочу пачкать рук… Я сейчас просто-напросто отсюда уйду, но предварительно, перед тем как вас
