неожиданное приглашение чего-то скверного? Начать следовало с того, что само пребывание генерала в доме в такой час было фактом необычным. Чуть ли не с самого приезда в Петербург он дни напролет пропадал по своим военным делам, домой возвращался иногда даже после ужина, а в светских увеселениях участвовал раза два, не более…
О главном он, разумеется, знать не мог, хоть в этом-то Ольга могла быть уверена: понадобилась бы череда совершенно невероятных, невозможных событий, чтобы он проник в тайну. Глупо ведь думать, что нетерпеливый Нащокин, решив не церемониться со строптивой девчонкой, явился к Вязинскому и непринужденно заявил что-нибудь вроде: «Известно ли вашему сиятельству, что ваша воспитанница – самая натуральная колдунья?»
Даже если бы невозможное произошло, кавалер Анны на шее, несомненно, был бы принят за скорбного умом – взгляды генерала на сей предмет досконально известны, он, как человек прогрессивный, передовой и чурающийся всякой «мистики», в колдовство и тому подобные вещи не верит…
Зато он вполне мог дознаться о ее двойной жизни, о том, что она обитает в Петербурге в виде не только барышни из хорошего дома, но и армейского гусара провинциального полка. Как-никак это продолжалось уже более двух недель, в качестве корнета она появлялась на публике столь же часто, как и в своем исконном образе, кто-то мог присмотреться, задуматься, вызнать что-то, сопоставить разрозненные факты и сделать выводы, а потом поделиться с Вязинским сногсшибательной новостью. В конце концов, такое можно допустить. И уж тогда жди грозы: генерал, при всем его либерализме и доброте душевной, воспринял бы этакие сюрпризы крайне отрицательно, и именно потому, что относился к ней, как к родной дочери. Беспристрастно рассуждая, сама она на месте Вязинского на подобные известия о похождениях воспитанницы отреагировала бы со всем гневом.
Если и в самом деле она угадала, следует срочно придумать некие оправдания, вот только какие? Клевета? Ложь? Ошибка, порожденная сходством? Поди сообрази на ходу, как лучше выкрутиться… Или, не мудрствуя, испробовать на нем кое-какие свои умения, чтобы забыл все и никогда более к этой теме не возвращался?
Но это ей представлялось чем-то чертовски непорядочным: в первую очередь оттого, что Ольга относилась к Вязинскому, как к отцу, никогда не забывала, сколько он для нее сделал… Положение – хоть волком вой…
В коридоре второго этажа она столкнулась с шагавшим навстречу (а значит, явно только что покинувшим генеральский кабинет) полковником Кестелем. Почтительно и грациозно, как истинно светский человек, он поклонился, Ольга присела в ответ, и они разошлись. Лицо «чертова куманька» было совершенно бесстрастным, и определить по нему ничего не удалось. Ну ладно, по крайней мере, с этой стороны не следует ждать никаких неприятных сюрпризов… или сейчас ни в чем нельзя быть уверенной?
Она вошла в кабинет, и генерал поднялся навстречу. Ольга уставилась на него, пытаясь определить, в какую сторону повернется дело. От сердца отлегло: Вязинский ничуть не выглядел гневным и суровым, настроенным дать ветреной девчонке серьезную взбучку. Уж Ольга-то, помнившая его с тех самых пор, как осознала себя, изучила его характер досконально. Скорее уж он выглядел расстроенным и даже сконфуженным, но вот гнева не было ни капли…
Опустившись в кресло, она постаралась придать своему лицу выражение самое равнодушное и будничное. Ей пришло в голову, что генерал вдобавок ко всему выглядит невероятно уставшим, даже измотанным, словно не спал несколько суток или был с головой погружен в какие-то серьезные хлопоты.
«Ну конечно, – тут же подумала она. – Эти на него наверняка давят, времени осталось всего ничего, до послезавтрашнего дня… и ничем нельзя помочь. Никакую помощь не примет, потому что не поверит истине…»
Генерал не отрывал взгляда от полированной столешницы из палисандрового дерева. Стол был пуст – ни единой бумаги, ничего, что бы свидетельствовало о занятиях делами. А судя по тому, что был пуст и круглый столик по левую руку, генерал не предложил Кестелю и бокала вина – что для него, радушного хлебосола, было довольно странно…
– Оленька… – наконец произнес генерал с явной нерешительностью. – Я долго думал, прежде чем начать этот разговор…
Ольга успокоилась окончательно: этот тон и выражение лица неопровержимо свидетельствовали, что о ее похождениях генералу ничегошеньки не известно: ох, не так он держался, когда собирался кого-то распекать…
– Я думал очень долго, колебался и все же решил в конце концов… Ты уже достаточно взрослая, и у меня нет причин сомневаться в твоем уме и воле…
Ободрившаяся Ольга сказала вежливо:
– Звучит очень загадочно, Андрей Дмитриевич.
Генерал поднял на нее чуть ли не страдальческие глаза, какое-то время колебался, но потом решительно взмахнул рукой с видом человека, поставившего все на карту:
– Да, пожалуй, не заводить этого разговора выйдет хуже, чем все же его начать… Тем более что дело не в одних словах… – он выпрямился, определенно взяв себя в руки, его голос зазвучал тверже и решительнее. – Оля, я думаю, что тебе давно уже хотелось бы узнать о своих родителях…
– Безусловно, – мгновенно ответила Ольга. – Должна же я знать, в чем тут секрет! Или это, как шептались, что-то настолько позорное…
В глазах генерала сверкнула молния:
– И кто же изволил шептаться?
– Я уже и не помню, честное слово, – сказала Ольга насколько могла убедительнее. – Давным-давно, в раннем детстве были какие-то пересуды, но прошло столько времени… Право же, я не помню.
– Ну хорошо… – как человек, уже принявший решение, генерал теперь держался совершенно иначе – решительно и уверенно. – Не будем вспоминать старые сплетни. Однако… Ты уверена, что хочешь знать?
Ольга сказала чистейшую правду:
– Иногда мне кажется, что я ничего другого в жизни и не хотела сильнее.
И твердо выдержала его испытующий взгляд.
– Ну что же… – вздохнул генерал. – Признаюсь честно: я колебался еще и оттого, что никакой ясности внести не могу. А способен лишь добавить загадок.
– Как такое может быть?
– Вот представь себе, и может, Оленька, – слабо усмехнулся генерал. – О твоих родителях я, скажу сразу, не могу сообщить ничего плохого или позорного. Зато странного – хоть отбавляй. Собственно говоря, если рассуждать строго, в соответствии с логикой, нет никаких доказательств того, что твоими родителями были именно они…
– Вы говорите загадками, – тихо сказала Ольга.
Генерал улыбнулся еще более вымученно:
– Ну, а что прикажешь делать, если вся эта история – одна сплошная загадка? Будь ты обыкновенным подкидышем, которого нерадивая матушка подбросила к дверям богатого дома, все обстояло бы проще. Загадка оставалась бы, но крохотная, совершенно будничная, рядовая. А так…
Он замолчал. Ольга терпеливо ждала. Что-то привлекло ее внимание в окружающей обстановке, и она, не поворачивая головы, краешком глаза разглядывала то, что видела на стене, под самым потолком: там, пониже лепнины, идущей по периметру комнаты, колыхались (при полном и совершеннейшем безветрии в помещении, где неоткуда взяться сквозняку) черные, полупрозрачные клочья, смахивавшие то ли на обрывки грязных кружев, то ли на порванную паутину. Ольга ощутила неприятный укол в оба виска и тут же сообразила, в чем дело: эти загадочные образы, не видимые никому из обычных людей (уж это несомненно), свидетельствовали, что совсем недавно в ход были пущены некие черные умения. И виновных, похоже, не следует искать слишком далеко. Подозреваемые имеются в непосредственной близости и прекрасно ей известны по именам… Вот, значит, какой оборот принимают дела… На генерала давят уже не одними человеческими приемами… Что же делать – если вообще можно что-то сделать?!
– Это была самая обычная охота, – начал генерал, и Ольга мгновенно обратилась в слух, отвернувшись
