провинции являться к нотариусу в таком вот неглиже э - чересчур, я думаю… Возьмем паспорт, документы на квартиру… У вас ведь всё в по рядке?
– Конечно… - Профессор наконец-то захлопнул рот, потом расплылся в хитренькой улыбке. - Коли уж такое дело, нужно поторговаться…
Смолин, склонившись к нему, взял за руку и самым дружески тоном произнес:
– Виктор Никанорович, я уже вижу, что человек вы деловой и оборотистый, но вот только со мной этих штучек не надо, ладно? Цена обозначена. Сто десять тысяч. И не увеличится ни на рубль, могу вам дать честное благородное слово. Либо вы соглашаетесь вот на это, - он кивнул на бумажную фигуру. - Либо я преспокойно ухожу. Чует мое сердце, что сотню вам Степа ни за что не отстегнет… а за то, что находится в квартире, вы вообще в этом случае не получите ни копья. Ну кому это нужно кроме музея? У вас, конечно, музей есть свой, но они, голову могу прозакладывать, в деньгах стеснены чрезвычайно…
– Не то слово, - грустно признал Профессор. - Ноют, что бесплатно всё бы забрали, а денег у них нет…
– Вот видите, - напористо сказал Смолин. - За журавлем в небе погонитесь - реальные деньги упустите. Или-или. Засиделся я тут с вами… Говорю вам, сотню Степа не даст… а вот послать кого-нибудь, чтобы вам за несговорчивость по шее накостыляли, вполне может. Вы ж слышали краем уха, как такие дела делаются, что в мегаполисах, что в провинции?
Профессор понурился:
– А ведь может, акуленок…
– Вот видите, - сказал Смолин. - Лучших условий у вас всё равно не предвидится… Так как?
Ссутулившись, словно бы погрустнев на глазах, Профессор протянул:
– Так, выходит, и впрямь есть… Иначе что вы все суетитесь, как тараканы…
– Что - есть? - спросил Смолин цепко.
– А… - Профессор, словно бы разом постаревший, махнул рукой. - Ваше счастье, Яковлевич, что нет у меня желания во все это впутываться - не потяну ведь… Ладно, такой уж я дурак… Дело ваше, беритесь…
– Я так понимаю, мы договорились? - спросил Смолин деловито.
– Договорились, - уныло протянул Профессор, поглядывая на Смолина как-то непонятно. - Владейте, драгоценный мой, коли охота. Мое дело сторона, моя хата с краю, и рубашка моя ближе к телу, так что - желаю удачи… Не в мои годы, да и здоровьичко не то… Эх, будь я помоложе…
– Вы о чем? - спросил Смолин.
– Да так, пустяки сплошные, - отмахнулся Профессор, тоскливо поглядывая на стакан с бурдой свекольного цвета.
И все же что-то здесь было не так. Определенно. Смолин отметил и прорвавшуюся на миг надрывную нотку в голосе, и разительные изменения в лице: Никанорыч словно бы враз протрезвел и даже помолодел, вот странно, смотрел совсем трезво, тоскливо, показался на краткое мгновение совершенно другим человеком - каким он, наверное, при другом раскладе и твердости характера мог оказаться. Всё это тут же пропало, как не было, вернулся прежний истасканный пьянчужка, во всех смыслах бесполезный человечек - но эта краткая метаморфоза оказалась столь явственной и загадочной, что у Смолина по спине невольно холодок пробежал…
Профессор, криво ухмыляясь, потянулся к стакану. Смолин решительно перехватил его руку:
– Э, нет! Нравы в ваших местах, мой благородный дон, не сомневаюсь, патриархальные, но если вы еще примете, нотариус нас, чего доброго, выпрет…
– Грамулю…
– Оденьтесь, умойтесь, причешитесь, - безжалостно сказал Смолин, многозначительно касаясь пальцами фигуры, образованной пятерками. - Тогда, так и быть, опорожните сей сосуд… У вас тут найдется что-нибудь чистое? Ну вот и отлично. Давайте, давайте! Быстрее приведете себя в божеский вид, быстрее откушаете эликсира, а уж потом мы так вспрыснем сделку… Ну?
Печально покосившись на стакан (и тут же алчуще - на деньги) Профессор тяжко вздохнул, не без усилий оторвал себя от шаткого стула и вывел себя в комнату. Аккуратненько собрав купюры в отдельную пачку, Смолин сунул их в барсетку.
Смешно. Если подумать, следовало благодарить этого предивинского афериста: окажись он честным, предъявляй стоящий товар, Смолин никогда не попал бы в Куруман, преспокойно вернулся бы в Шантарск, и вся эта благодать, которой набита квартира, досталась бы кому- нибудь другому - а то и большей частью осела на помойке, как случалось не раз и с гораздо более ценными вещами…
Глава 2 КРЕСТЬЯНИН С БЕРЕГОВ НЕВЫ
Невидная картонная папочка, как очень быстро оказалось, и в самом деле была посвящена Федору Степановичу Кочу, одному из ведущих мастеров Фаберже (точнее, питерской ветви семейства Фаберов). Что неопровержимо доказывалось лежавшим под фотографиями царским паспортом - вернее, как он в те времена официально именовался, «паспортной книжкой». Выдана сроком на пять лет в январе тринадцатого года, но когда срок действия истек, понятно, не существовало уже ни полицейской части, выдавшей документ, ни самой Российской империи…
Итак, Федор Степанович Коч. «Звания» (как в ту пору именовалось сословие и общественное положение) - крестьянского. Именно так. Нынешние прекраснодушные интеллигенты, умиленно обожающие монархию (во времена коей их прадеды чаще всего девятый хрен без соли доедали и шапку ломали перед каждым плюгавым волостным писаришкой), в истории сплошь и рядом не сильны, а потому плохо представляют иные бытовые установления империи…
Коч (коему на момент выдачи паспорта исполнилось пятьдесят три года) в Питер прибрел двадцатилетним крестьянским парнишкой. Из какой-то деревушки в Вологодской губернии - где, что характерно, в качестве надомного промысла испокон веков пользовали и ювелирное дело, работали с серебром. В царские времена таких деревенских умельцев хватало - собственные клейма и все прочее…
Довольно быстро прибившись к только разворачивавшемуся тогда Фаберже, Коч у него проработал всю сознательную жизнь, но, поскольку университетов не кончал (а значит, и права на личное дворянство не имел), в купцы и мещане не записывался, на государственной службе не был и в почетные граждане не произведен, то в документах так всю жизнь и писался: «крестьянин». Как, кстати, и Григорий Ефимыч Распутин до конца своих дней, несмотря на свое положение при царской фамилии. Как и Сергей Есенин… Крестьяне - и баста.
Что там у нас дальше? Вероисповедание - православное (хоть все серьезные исследователи упоминают, что Коч, писавшийся православным ради вящего спокойствия, на самом деле еще с вологодских времен принадлежал к какой-то тихушной секте, Синодом весьма не одобрявшейся). Место постоянного жительства - Санкт-Петербург. Отношение к отбыванию воинской повинности - прочерк (ага, пальца не хватало на левой руке, об этом тоже писали). Вдовец. Дети в паспорт не внесены - надо полагать, к январю тринадцатого уже вошли в совершеннолетие.
Так, прописка… Те же не бардзо ученые интеллигенты отчего-то полагают ее изобретением сугубо советского периода. Чушь, конечно, редкостная. Вот они, несколько страничек в конце паспортной книжки, именуемой еще «видом на жительство». Так и озаглавлены: «Место для прописки видов полицией». Дело в том, что без паспорта отлучаться из «мест постоянного жительства» можно было либо в пределах своего уезда, либо не далее пятидесяти верст от такового, если отлучка
