которых кто-нибудь расстался с бессмертной душой?
– Ладно, – сказал Родион. – Не понимаю подвоха, но просекаю где-то подвох… Сперли. Каемся. Насколько я понимаю, вы вовсе не горите желанием поделиться этими откровениями с гражданами в мышастых кительках? Вот и прекрасно. Предложение насчет процента остается в силе. Можем даже взять в долю – на разумных условиях…
– Чтобы я продал? – усмехнулся Виталик.
– Почему бы и нет? Трупов не осталось. Ни единого. Даже раненых нет. Вас это вдохновляет?
– Ничуть.
– Почему? – серьезно спросил Родион. – В самом деле, не тяните кота за хвост…
– Хорошо… – Виталик играл ложечкой.
На лице у него Родион увидел не алчность, не желание обставить недотеп – страх… Что-то тут было не так.
– Сколько у вас всего?
– Примерно литр, – сказал Родион. – Если считать банками.
И увидел, что щекастенькая физиономия Виталика еще более вытянулось.
– Артисты… – сказал парень тихо. – Предложили им… Мистер Робин Гуд, тут могут быть только два объяснения, напросившиеся практически мгновенно: неспециалисту такой товар никто не предложит на толкучке и не поднесет на блюдечке. Либо продавец был еще большим растяпой, либо… Ну, вы сами признались.
– Короче, – бросил Родион грубо.
– Это кокаин.
– Но кокаин же белый? – в голос воскликнули Родион с Соней.
– Ох вы, спецы… Белый кокаин – конечный продукт. После всех разбавлений безобидными, а порой и не особенно, присадочками – детской присыпкой, тальком, мелом… Выгоды ради. А это, – он усиленно старался не смотреть в сторону спичечного коробочка с наркотиком, – это чистейший кокаин. Неразбавленный. Стопроцентной чистоты.
– И сколько стоит литр?
– Кому как, – сказал Виталик. – Нам с вами, если сунемся продавать, заплатят свинцом в медной оболочке. Как только о нас прослышат те, у кого вы его сперли. В России это стоит несколько сот тысяч долларов. Литр. Неразбавленный. Разбавленный должным образом – за миллион зелеными. Понятно? Да не щупайте вы свой пистоль! Я вас закладывать не пойду – скальп снимут моментально не те, так эти…
– Кто?
– А я откуда знаю?! – огрызнулся парень с детской беспомощностью. – Это ж надо было додуматься… Надо ж было так… Вернуть незаметно нельзя?
– Увы… – сказал Родион.
Почему-то он поверил сразу – с таким лицом не врут…
– Виталик, а что ж делать? – спросила Соня тихо.
– Жопу заголять и бегать! – рявкнул он, впервые потеряв вальяжность и безукоризненные манеры. – Ты ему наводку дала?
– Ну, я… – Она прищурилась. – Виталик, ты уж извини, но как в песне поется – связал нас черт с тобой веревочкой одной… Уйдем не раньше, чем растолкуешь, как из этой истории выскочить.
– Кристально излагает девочка, – сказал Родион, вспомнив о своем положении атамана.
– Свалились на мою голову…
– Быстрей просветишь – быстрее уйдем, – безжалостно сказал Родион.
– Вас видели? Или все чисто?
– Ручаюсь, чисто, – сказал Родион.
– Трупов, точно, нет?
– Говорю же – даже побитых нет… Связали и оставили грустить. Следов к нам ни малейших.
– Вашим бы хлебалом, дяденька, да медок наворачивать… Сонька, а тебя кто навел?
– Людка.
– На нее могут выйти?
– Вряд ли. Там, на Киржаче…
– Эй, я знать ничего не хочу! – Он прямо-таки подскочил за столом. – Значит, Людка… Надо подумать. Она сегодня с десяти работает, успею поговорить. Деньги в зубы – и пусть исчезнет недель на пару. Давно собиралась мамашу навестить, только рада будет… Софи, ты меня не благодари. Я не заботливый, я жить хочу, и, что характерно, с целым, не разукомплектованным организмом… Вы тоже, а? Итак… Прощенья просить бесполезно – и потому, что могут прирезать сгоряча, и оттого, что хата наверняка уже пустая. Серьезный человек после такого налета слиняет моментально. На всякий случай. Вас, ребятки, да и меня заодно, спасти может одно: будем богу молиться, чтобы это был гастролер, бегун на длинные дистанции. А может, ему не поверят и самого возьмут в ножи. Был бы идеальный вариант… – Он запустил все десять пальцев в волосы, безжалостно разрушив ровнехонький пробор. – Если вы сделали все чисто, а люди там горячие, может и так кончиться…
