до зеркального блеска?) шары на тонких стержнях, масса причудливых приспособлений, и все это увито, связано, соединено толстыми кабелями, то одиночными, то образовывавшими целые пучки. Там и сям потрескивало, постукивало, пахло предгрозовой свежестью, горячей канифолью и еще чем-то непонятным.
Справа вдруг что-то треснуло вовсе уж оглушительно, и не далее чем на расстоянии протянутой руки от гостя меж двумя шарами проскочила длинная фиолетовая искра длиной добрых пол-аршина. К стыду своему, он невольно отшатнулся.
– Ничего страшного, – послышался звучный, уверенный голос. – Остаточные явления, аппаратура отключена, так что шагайте смело. Сюда, молодой человек!
Слева, из-за непонятного стеклянно-металлического сооружения высотой в полтора человеческих роста показался высокий, коренастый мужчина, осанистый даже в непритязательной одежде. На нем были простые мешковатые шаровары, более подошедшие бы портовому рабочему, блуза с закатанными рукавами и кожаный фартук, делавший его похожим на кузнеца. Выглядит даже моложе своих шестидесяти пяти, могуч и кряжист, во всклокоченной шевелюре не так уж много седых прядей, а густые усы на манер бисмарковских и вовсе черны, как смоль. Без сомнений, профессор Клейнберг. Молодой человек видел фотографии.
Ожидая в третий раз столкнуться с чопорностью и церемонностью, он, чтобы соответствовать атмосфере усадьбы, произнес самым вежливым и светским тоном:
– Я весьма благодарен, герр профессор, что вы сочли ради меня возможным оторваться от…
– Вздор, – сказал профессор великолепным басом. – Работа как раз закончена, самое время отдохнуть и развеяться. Так что вы очень кстати, юноша, в другое время вам безжалостно дали бы от ворот поворот… Пойдемте?
За неприметной дверью в углу помещения оказалась комната совсем другого облика: никаких диковинных устройств там не имелось. Прозаический стол, высокий шкафчик, пара венских стульев. Стены увешаны фотографиями, гравюрами, черно-белыми и раскрашенными акварелью, сюжет один: кони, кони, кони в разнообразнейших видах, на полном скаку, взметнувшиеся на дыбы, стоящие, чутко вскинув голову. Рядом с невысокой книжной полкой красовался большой дагеротип, изображавший юного офицера верхом на лошади: гнедой стоит смирнехонько, уланская шапка всадника лихо заломлена, конец обнаженного клинка лежит на правом плече, касаясь острием небогатого эполета младшего офицера.
Молодой человек обернулся к хозяину:
– Насколько я могу полагать…
– Ну конечно я, – пробасил профессор. – На другой день после Траутенау. Там мы пруссакам всыпали хорошенько…
Молодой человек, прекрасно знавший историю австро-прусской войны 1866 года, мог бы, разумеется, уточнить въедливо: битва при Траутенау была, конечно, австрийцами выиграна, но
– Я человек любопытный, как всякий истинный ученый, – пророкотал профессор, стягивая кожаный фартук и швыряя его в угол без всякой ожидавшейся чопорности. – Ваше письмо меня крайне заинтриговало. Вы заверяете, что это для вас «дело жизни или смерти», да? В наш век подобные мелодраматические обороты как-то уже выходят из употребления.
– И тем не менее, дело, собственно, так и обстоит, – твердо сказал молодой человек.
– Интрига явственно обозначилась, – хмыкнул профессор. – Хотите просить у меня денег? Проиграли в Монте-Карло все, вплоть до матушкиных брильянтов? Нет, я там бывал… На проигравшегося светского хлыща вы как-то не похожи… Что еще? У меня нет юной очаровательной дочери, которая могла бы «составить ваше счастье». Моей единственной дочери уже под сорок, она замужем за полковником, у нее два сына-студента… Следовательно, и сей романтический вариант отпадает… но тогда я теряюсь, ничего на ум не приходит… Объясните. Как бишь вас зовут?
Молодой человек поклонился:
– Сэр Персиваль Глайд, из графства Сассекс.
Сдвинув густые брови, профессор на миг задумался.
– Странно, – сказал он наконец. – Полное впечатление, что я это имя где-то уже слышал… Но мы никогда прежде не встречались, определенно… И тем не менее…
Молодой человек внешне остался невозмутим, но про себя прямо-таки издал отчаянный вопль.
За спиной профессора, на книжной полке, среди пары дюжин растрепанных переплетенных томиков красовался и изданный на немецком языке роман англичанина Вильяма Уилки Коллинза «Леди в белом». Откуда молодой человек и позаимствовал звучное британское имя вместе с титулом. Кто же мог предполагать… Ах, как неудачно…
Лихорадочно пытаясь переменить тему, увести мысли профессора с опасной для себя дорожки, он, изобразив на лице нешуточное удивление, чуточку невежливо издал возглас изумления – громко, словно деревенщина какая-нибудь. Но что делать, нужно как-то сгладить…
Профессор проследил направление его взгляда. Молодой человек, словно помянутая деревенщина, таращился на одну из гравюр, изображавшую лошадь со всадником в странной для непосвященного позе: она словно бы летела в воздухе с поджатыми передними ногами и выпрямленными задними.
– Что вас удивило?
– Классический каприоль, – произнес молодой человек. – Лошадь делает прыжок на месте, одновременно отталкивается задними ногами… А здесь и левада, и пьяффе…
– Вы в этом разбираетесь, юноша? – голос профессора заметно подобрел.
– Я имею честь служить в гвардейской кавалерии, – сказал молодой человек. – Лошадь – несомненный липицанер, как и прочие здесь… Это и есть ваша знаменитая Испанская школа?[1]
– Да, классические упражнения. Гравюры восемнадцатого века. Один из моих предков… – профессор замолчал. – Нет, давайте оставим эту тему, иначе мы можем засидеться до утра, лошади и история Испанской школы – моя страсть… Все же гораздо интереснее поговорить о вашем загадочном
– Разумеется, – кивнул молодой человек.
Он видел, что профессор уже забыл о чрезвычайно скользкой теме, – то есть о том,
– Надеюсь, от доброго доппель-кюммеля не откажетесь? – спросил профессор. – Офицер гвардейской кавалерии, как говаривали во времена моей молодости, обязан употреблять благородные напитки даже во сне…
– Мне, право, неловко…
– Глупости, – энергично сказал профессор. – Церемонии – там, в особняке, а здесь можно и попросту… Я же сказал вам, что мне хочется отвлечься, работа была долгая и адски трудная, я рад поболтать о чем-то совершенно постороннем… Не стоит звать этих павлинов, я прекрасно сам справлюсь… Скудость закуски также не должна пугать кавалерийского офицера… Мне на войне приходилось пить и «под конскую гриву», и даже под «далекий выстрел»…
Говоря все это, он достал из шкафчика графин с напитком светло-янтарного цвета, серебряные стопки, ловко разрезал на серебряном блюдце два крупных яблока.
– За здоровье гостя! – Он, осушив свою чарку, присмотрелся. – Браво, юноша, браво: не поморщившись, одним махом… В лучших традициях гвардейской кавалерии… Теперь за лошадей?
Из дипломатических соображений отказаться было решительно невозможно, и молодой человек браво осушил вторично приличную чарку янтарного напитка. К его облегчению, профессор не стал разливать по третьей. С хрустом прожевав ломтик спелого яблока, требовательно спросил:
– Итак?
– Речь идет о вашем ученике Лео Штепанеке.
Выразительное лицо профессора моментально изменилось так, словно вместо яблока им был только что разжеван лимон.
