Аргонавт

бесполезны. Как и напоминания о честности в делах. Инженера давно уже понесло, смешно напоминать сейчас о порядочности…

– Ну что же, – сказал Бестужев. – А вот достаточно ли умны, вы, чтобы понимать, в сколь печальном положении очутились?

– То есть?

– В Австро-Венгрии вы, вот чудо, не совершили ровным счетом ничего противозаконного, – сказал Бестужев. – Разве что принимали участие в весьма предосудительных с моральной точки зрения развлечениях Моренгейма и его гостей, но закон против подобного бессилен. А вот во Франции… О, во Франции вы ухитрились впутаться в крайне тяжелые уголовные прегрешения… Я вас прошу, не делайте такого лица. И не придавайте себе вид оскорбленной невинности. Могу вас заверить, я знаю о ваших парижских похождениях практически все. Гравашоль вас похитил, верно. Однако, присмотревшись к вам, очень быстро понял, что гораздо разумнее вас использовать не в виде пленника, а в качестве вольного сообщника. Он замышлял покушение на жизнь итальянского короля во время визита его величества в Париж. А следить за перемещениями жертвы он намеревался с помощью вашего аппарата, которым должны были управлять, естественно, вы, собственной персоной. Гравашоль, сказать по правде, личность незаурядная – но он прекрасно понимал, что самостоятельно справиться с аппаратом не сможет. А принуждать вас угрозами к обучению ему, как человеку умному, показалось слишком рискованным. К чему угрожать, если можно купить? Вот он вас и купил, Штепанек. Нанял, если называть вещи своими именами.

– Что за вздор!

– Ну какой же это вздор? – спокойно произнес Бестужев. – Это не вздор вовсе… Он присмотрелся к вам, и вы договорились. В виде оплаты он вам передал бриллианты на изрядную сумму. Поскольку у него нет собственных алмазных копей, как и денег на законную покупку драгоценностей, он поступил, как привык – раздобыл камни, устроив налет на известного парижского ювелира. И бриллианты, конечно, при вас…

От него не ускользнуло непроизвольное движение руки инженера, скользнувшей – нет, не в карман халата за оружием, к поясу. Вскочив, Бестужев одним прыжком оказался рядом, выдернул Штепанека из кресла, поднял на ноги и принялся, распахнув халат, ощупывать его талию, приговаривая:

– Слово офицера, у меня нет порочных наклонностей, это чисто полицейский интерес…

Штепанек пытался сопротивляться, но силенок ему определенно недоставало. Бестужев в ходе этого импровизированного, поверхностного обыска быстро нашарил надетый под одежду инженера неширокий пояс, набитый чем-то мягким и шелестящим, похожим на ощупь на бумагу. Кроме того, там угадывалось нечто небольшое, твердое, если учесть предыдущий разговор, как две капли воды походившее на мешочек с драгоценными камнями…

– Как вы смеете! – взвыл Штепанек, тщетно пытаясь вырваться.

Бестужев отпустил его, и растрепанный инженер рухнул в кресло, запахивая халат, словно стыдливая купальщица, узревшая за кустами беззастенчивого приставалу.

– Вот так… – сказал Бестужев, усаживаясь на прежнее место. – Вы крайне предусмотрительны, я вижу. В буквальном смысле слова держите бумаги при себе, на теле… а вместе с ними нечто, чертовски похожее на ощупь на мешочек с брильянтами…

– Вы не имеете права!

– Простите, – вежливо возразил Бестужев. – Право я как раз имею. Я все же офицер российской тайной полиции, так что мое положение несколько отличается от положения сообщника анархистов-цареубийц, замешанного в их грязных делах и принявшего в уплату краденые брильянты… Разумеется, на что я не имею права, так это на ваш арест… но мне и нет нужды самостоятельно производить такие действия. Я совершенно официальным образом обращусь к капитану, который в данный момент представляет здесь, на британской территории, все британские власти, какие только существуют. Кроме того, как я уже упоминал, здесь же присутствует детектив из британской уголовной полиции. Уж они, как вы понимаете, имеют право и арестовать вас, и посадить под замок до возвращения в Европу.

– А что в Европе? – бросил Штепанек, тщетно пытаясь сохранить прежнюю надменность.

Однако Бестужев видел в нем некий надлом – и спешил усугубить первые успехи.

– То есть как это что? – поднял он брови. – В Европе, точнее, во Франции, вы моментально попадете в цепкие объятия французской Фемиды. Гравашоль давно арестован, знаете ли. Я сам участвовал в его аресте. Соответствующие показания он дал очень быстро – ну с какой стати ему вас выгораживать и спасать? У него достаточно хлопот о собственной шкуре… Кто вы для него? Случайный наемник, ничуть не идейный собрат по борьбе… Ювелиры моментально опознают свои камушки – это для простаков в таких делах, вроде нас с вами, все брильянты кажутся одинаковыми, а вот ювелиры не только сумеют опознать свои, но и убедить в этом присяжных. Как вы, должно быть, догадываетесь, серьезные претензии к вам с некоторых пор имеет и итальянская юстиция, каковая с величайшей охотой примет участие в процессе…

– Авантюрный роман какой-то… – с наигранным спокойствием сказал Штепанек.

Он волновался, его вспотевшие ладони коснулись друг друга, пальцы переплелись, нервно дергаясь, капельки пота выступили на лбу и висках, глаза бегали. Все классические симптомы были налицо: не обладавший ни особенной отвагой, ни умением запираться на серьезном допросе субъект начинал понимать, что влип, и влип крепко…

– Подведем некоторые итоги? – продолжал Бестужев напористо, не давая оппоненту опомниться. – Вы замешаны в подготовке покушения на коронованную особу, а в качестве платы приняли брильянты, похищенные в результате разбойного нападения. Сдается мне, что при наличии таких обвинений ни один, трижды гениальный изобретатель, на снисхождение рассчитывать не может. Или вы полагаете, что Хейворт кинется вас защищать с помощью оравы тех самых высокооплачиваемых адвокатов? Насколько я понял, он неглупый человек и уважаемый предприниматель, он быстро сообразит, что его имя не должно всплывать в такой истории. Он всерьез намерен отомстить своим врагам, но не настолько же он одержим маниакальными идеями, чтобы впутываться… Вы останетесь один. Никого не будут интересовать ваши достижения на ниве электротехники и ваши гениальные открытия. Французское правосудие на такие лирические моменты не склонно обращать внимание, особенно при таких обстоятельствах. Самое легкое, что с вами может случиться, – многолетняя отсидка в тюрьме либо на каторге. Но у французов существует еще и некая машина, которая… – Бестужев многозначительно чиркнул себя ладонью по горлу. – Догадываетесь, о чем я? Подумайте как следует, Штепанек. Я уже давно понял, что вы вовсе не персонаж романов и анекдотов о рассеянных, неприспособленных к жизни ученых, о чудаках не от мира сего. С некоторых пор вы ведете жизнь хваткого дельца, который научился добывать весьма крупные суммы, получать нешуточные ценности… Только этому пришел конец, неужели вам еще непонятно?

– Это все слова…

– А ваши спутники, которые не в состоянии прийти к вам на помощь? Их сейчас удерживают люди, облеченные нешуточной властью, имеющие право на такие поступки… Хотите побеседовать с господином из Скотленд-Ярда или помощником капитана?

– Зачем? – замотал головой Штепанек. – Я имею в виду, у вас только слова…

– Вот тут вы серьезно ошибаетесь, – сказал Бестужев. – Я уже говорил, что мы арестовали Гравашоля, – чуть подумав, он решил приврать, благо проверить его было невозможно. – Кроме того, пребывает под замком и его сообщник, господин, известный под романтическим прозвищем Рокамболь… Вы наверняка должны были с ним встречаться, сам-то он уверяет, что так и было…

– Вранье!

– Извольте, – сказал Бестужев, вынимая из кармана сложенные вдвое листы бумаги. – Вот вам показания Гравашоля, а здесь и откровения милейшего Рокамболя… Я же говорю, вы для них не более чем случайный сообщник, они не намерены были вас выгораживать, они спасали в первую очередь себя… Прочтите, я вас не ограничиваю временем.

– Вы сами могли нацарапать что угодно, я же не знаю почерка ни того, ни другого…

– Резонное замечание, – сказал Бестужев. – Вот только… Показания эти содержат массу имен, адресов, подробностей, которые вас в два счета убедят, что я ничего не подделывал, и нам известно все. Читайте и