подобно театру или балету, или опере нескольких столетий великой истории, наполненной славными, священными именами. Мы все учились своему ремеслу без учителей, сами у себя, без опыта предшественников. И мы еще себя покажем! Пройдет не так уж много лет — и не будет никакого театра, ничего такого, останется один кинематограф. А если нам удастся еще придумать цвет… Некоторые горячие головы считают, что нам даже удастся придумать звуковые фильмы. Я не особенно верю, но верю, что мы им всем покажем…
Его глаза горели фанатичной яростью проповедника. Бестужев лишь кивал.
— Начинаем!
— А не стоит его приодеть, Сол? — робко поинтересовался кто-то. — Очень уж простецки.
— Так и должно быть! — рявкнул Сол. — Это вам благородный герой, а не роковой злодей с его брильянтовыми кольцами и безупречными сюртуками. Простой житель Дикого Запада, он ехал но своим незатейливым делам — корову отбившуюся найти или там выпить стаканчик…Зрителю, по-моему, понравится, что герой не особенно и отличается от него, простого парня… Начали, я кому сказал!
Бестужеву торопливо подсунули бутафорский револьвер, заряженный холостыми. Он бегом добрался до Пако, вскочил в седло и рысцой двинулся к площадке — там уже нетерпеливо ерзал в кресле Сол, грозя рупором. Застрекотал киноаппарат. Бестужев чувствовал себя так, словно его голым выставили на всеобщее посмешище на одной из самых оживленных нью-йоркских улиц. Во рту пересохло от волнения, ему казалось, что он движется ужасно неестественно, страшно было сделать что-нибудь не так и опозориться перед всеми. Пребывая в состоянии едва ли не тихой паники, он, однако же, усмотрел в траве низко натянутую над землей на низких колышках белую ленточку — и заставил себя собраться, как перед рывком в реальную схватку.
Спрыгнул с седла, не мешкая, двинулся к краснокожему, поджидавшему его со звериным оскалом на размалеванной физиономии и с трех шагов выпалил в грудь. Индеец рухнул наземь, принялся кататься по траве в жутких корчах. Перепрыгнув через него, Бестужев бросился к дереву, в последний миг вспомнил наставления режиссера и зашел со спины, чтобы не заслонять от зрителя Лили. С трудом распутал затянутые на совесть узлы толстой колючей веревки.
Вот она, волшебная сила искусства! Он увидел, что на щеках девушки поблескивают самые натуральные слезинки — настоящая актриса, не то что он… Лили, картинно распахнув объятия, бросилась ему на шею и без особых церемоний впилась в губы долгим поцелуем, так что Бестужев смущенно застыл, как истукан, не привыкший к подобной публичной демонстрации пусть и артистических чувств.
Раздался крик Сола:
— Все, закончили!
Он, такое впечатление, одним тигриным прыжком оказался возле них, бесцеремонно разомкнул объятия и закричал:
— Великолепно!
— По-моему, я выгляжу дурак-дураком… — честно признался Бестужев.
— Наоборот, все прекрасно. Вы себя отлично показали: прибытие героя, решительного, не терявшего ни секунды, меткий выстрел… Потом, правда, — он лукаво подмигнул, — вы и в самом деле держались в объятиях Лили, как деревенский вахлак, но эта робость зрителю понравится, они сразу увидят, что имеют дело не с каким-то там напыщенным рыцарем, а обыкновенным парнем, в меру застенчивым, в меру простым…
— Сол, я так не согласна, — плачущим голосом вмешалась Лили, все еще страдальчески морщившаяся и растиравшая запястья. — Эти мужланы привыкли связывать исключительно коров, они меня привязали так, что веревки немилосердно впились в тело, мне было жутко больно…
Сол уставился на нее отрешенно. Понемногу его подвижное лицо расплылось в искренней улыбке:
— Искусство превыше всего, детка! Ты так натурально извивалась и билась, на твоем личике читалось столь неподдельное страдание, что зритель будет в восхищении! Погоди минуточку, не мешай… — он шагнул вперед и крепко ухватил Бестужева за рубашку. — Парень, из тебя выйдет толк! Ты ведь служил в армии… Ну вот. Ты только слушайся меня, как усердный солдат фельдфебеля, а уж я сделаю из тебя настоящую кинематографическую знаменитость. Фельдфебель вовсе не способен озолотить исправного солдата — ну, а со мной, — он лукаво подмигнул, — со мной обстоит несколько иначе… Ты, главное, слушай меня, как отца родного… Лили, как он тебе?
Лили, стоявшая в стороне, надувши губки, окинула Бестужева откровенным взглядом, какого от благонамеренных девиц Старого Света трудно было ожидать. Улыбнулась кокетливо:
— С ним гораздо лучше, Сол, у него хорошо получается…
— То-то, — благодушно сказал Сол. — У меня как-никак профессиональное чутье, голубки мои… Все, отдыхаем, мне еще надо подумать над следующим эпизодом — у нас ведь появилась совершенно другая линия…
Бестужев перехватил тяжелый взгляд стоявшего в отдалении Голдмана-младшего и понял, что нажил себе нешуточного врага. Точнее говоря, недоброжелателя — этот лощеный молодой человек, классический городской хлыщ, никак не походил на человека, от коего можно ожидать настоящих неприятностей. К тому же Бестужев вовсе не собирался задерживаться здесь надолго, у него уже возникли соображения, как потихоньку убраться отсюда: под покровом ночной тьмы, когда все будут спать, расписание поездов известно, объясниться с кассиром помогут мальчишки-агенты, как помогли пообщаться с начальником почты, который, порывшись в каких-то толстенных справочниках, написал Бестужеву в записную книжку английскими словами точный адрес российского консульства в Вашингтоне…
Он растает в ночном мраке, и все вернется на свои места. Голдман-младший, определенно пытавшийся ухлестывать за красавицей Лили, получит к тому полную возможность. Чуточку непорядочно бросать свои служебные обязанности начальника охраны — но ничего не поделаешь, дело важнее, в конце концов, Голдману с Мейером не грозит ни смерть, ни увечья, да и подчиненных своих Бестужев малость поднатаскал, сами справятся…
Глава третья
В МУКАХ ТВОРЧЕСТВА
Всякое случалось в жизни Бестужева — и смертельные опасности, и головоломные загадки, и насквозь безнадежные положения (из коих рано или поздно удавалось все же найти выход, иначе, собственно говоря, он бы и не стоял сейчас здесь живой-здоровый). Однако то, что с ним произошло на сонном и жарком американском Юге… Трудно было и слово подобрать надлежащее. Пожалуй, это было крайне оригинально. Начальство и подчиненные, друзья и знакомые, все, кто его хорошо знал, глаза вытаращили бы от удивления и решили наверняка, что имеют дело с хитрым розыгрышем — скажи им кто, что ротмистр Бестужев, изволите ли видеть, выступает в амплуа актера кинематографа, мало того, в виде благородного героя, в главной роли…
И тем не менее это не сон, так что щипать себя бесполезно. Бестужев стоял, держа Пако под уздцы, вместе с остальными смотрел тихонечко, как неподалеку Лили (на сей раз в бальном платье былых времен) трогательно прощается с матерью у подножки самого настоящего дилижанса, о которых Бестужев до сих пор только читал в авантюрных романах. Дилижанс отыскался в соседнем городе, коней взяли напрокат здесь, как и возницу, от которого совершенно не требовался хотя бы минимум актерского мастерства — ему предстояло играть самого себя, и не более того. А потому и платить ему можно немного — разумная экономия Голдмана в действии…
Прошлый фильм, в который Бестужева форменным образом втолкнули так неожиданно, благополучно завершился. И Сол Роуз, неспособный сидеть без дела, моментально приступил к съемкам следующего, с той же героиней (разве что звали ее теперь иначе), тем же героем (Бестужеву, правда, как и в прошлый раз, имени не полагалось, он значился просто «благородным ковбоем), тем же коварным злодеем (ради творческого разнообразия звавшимся теперь не «злодей Ричард», а «злодей Пабло») — и даже той же самой троицей краснокожих, которые теперь были вовсе не краснокожими, а кровожадными мексиканскими
