убого, но ее не было в большой картонной коробке, она, надо полагать, до сих пор плавала где-то в Атлантическом океане… Сорочка, исподнее, жилет, галстук — все это гоже потеряло респектабельный вид. Золотые карманные часы внешних повреждений не имели, но они не шли.
— Мастер говорит, что механизм безнадежно испорчен пребыванием в воде, — грустно сказала фройляйн Марта. — Жаль, такие красивые…
— Жаль, — отстраненно кивнул Бестужев. Запасная обойма для браунинга, подтверждая знаменитое бельгийское качество, пребывала, сразу видно, в удовлетворительном состоянии, даже ржавчиной не подернулась. Самого браунинга в коробке не было: вероятно, Бестужев его утопил, бултыхаясь в ледяных волнах, ведь если бы у него забрали оружие в той, первой, больнице, как некий неподобающий предмет, то и обойму бы прихватили заодно. Портсигар целехонек, что ему сделается, хотя, разумеется, пуст — все папиросы превратились в кашу, и их, конечно же, выкинули. Бумажник разбух и покоробился, в нем остались только монеты. Фройляйн Марта тут же прокомментировала:
— В госпитале Святого Бернарда — там, куда вас доставили первоначально, — сказали, что ассигнации превратились в бумажный комок, с которым ничего нельзя было поделать, и его выбросили. Я склонна этому объяснению верить: ведь если бы нашелся какой-то беззастенчивый санитар, вздумавший их присвоить, он ни за что не оставил бы в бумажнике золота и серебра, а оно, как видите, на месте… Ваш гардероб в печальном состоянии, Лео, так жаль. Вещи были не из дешевых, изготовлены со вкусом…
— Пустяки, — сказал Бестужев беззаботно. — Я располагаю некоторыми средствами, так что оборванцем расхаживать по городу придется недолго…
— А теперь самое главное. Когда вас забирали из госпиталя Святого Бернарда, взяли у тамошних канцеляристов точную опись всего, что находилось в этом вот поясе. Проверьте тщательно, Лео, не пропало ли что, — фройляйн Марта сделала брезгливую гримаску. — Знаете, это заведение — сущий Вавилон, там служат люди самых разных национальностей, вплоть до самых экзотических, так что немецкого порядка от тамошнего персонала ждать не приходится. Проверьте самым скрупулезным образом.
Бестужев схватил черный резиновый пояс с нешуточным волнением. Черт с ними, с разноплеменными и разноязыкими санитарами той огромной больницы, они могли растаскать все деньги и бриллианты, черт с ними, лишь бы сохранилось…
Он мысленно возопил от радости. Патентованный пояс и в самом деле, как гласила реклама, оказался совершенно герметичным, бумаги Штепанека оказались в целости и сохранности, ничуть не пострадали, словно камень с души упал… Спохватившись и войдя в образ рачительного, педантичного австрийца, он принялся перебирать золотые монеты из замшевого мешочка и бриллианты из второго. Старательно шевелил губами, нахмурясь, словно пересчитывал — на самом деле он понятия не имел, сколько первоначально было золотых кружочков с галльским петухом, австрийским императором, сколько пронзительно посверкивавших крупных прозрачных камушков уделил Штепанеку за труды Гравашоль. Однако роль следовало выдержать до конца.
— Все в полной сохранности, ничего не пропало, — сказал он наконец.
— Вот и прекрасно, мой мальчик. Обидно было бы после благополучного спасения, уже на безопасной земле, лишиться ценностей, беззастенчиво присвоенных какими-нибудь итальянскими или балканскими варварами. Я видела там столько подозрительных физиономий… Эта Америка…
Она прервалась — в приоткрытую дверь проскользнул служитель, с крайне многозначительным, даже важным видом кивнул, после чего, не произнеся ни единого слова, улетучился.
Фройляйн Марта выглядела воодушевленной, у нее даже глаза заблестели, а осанка стала еще величественнее.
— Положительно, вы родились под счастливой звездой, Лео, и Господь вас не оставляет, — сказала она торжественно. — С вами хочет поговорить один господин… крайне влиятельный член здешней немецкой общины. Очень, очень влиятельный и значительный человек… — на ее широком добродушном лице мелькнула на миг непонятная гримаса. — У него есть один-единственный недостаток — он лютеранин, но этим, право же, можно пренебречь, учитывая его многочисленные достоинства. Помимо прочего, он, — один из филантропов, щедро благодетельствующих нашей больнице… вы ведь уже поняли, Лео, что это не государственное заведение, а больница немецкой общины? Герр Виттенбах столько для нас делает, спаси его Господь и направь к истинной вере… И не только для нас, под его патронажем и школы, и пансион для девиц, и многое, многое другое. Миллионер, крайне влиятельный человек, здесь, в Нью- Йорке… — она понизила голос. — Насколько я могу судить, Лео, герр Виттенбах и вас может принять под свою протекцию, а это все равно что вытащить счастливый лотерейный билет — просто счастье для вас, оказавшись одному на чужбине, обрести такого покровителя… Отнеситесь к нему со всем уважением…
— Да, конечно, — сказал Бестужев.
Ситуация ему решительно не нравилась. С какой стати некий неизвестный богач и филантроп решил с места в карьер окружить заботой одного из спасенных с «Титаника», причем даже не соотечественника, не немца — австрийца? По невероятной доброте душевной озаботился судьбой хлебнувшего горя молодого человека? Такое встречается только в романах — а в жизни за подобными поворотами событий всегда что- то кроется, порой вовсе даже не благородное. Интересно…
— Это надо понимать так, что именно герр Виттенбах распорядился перевезти меня сюда? — спросил он осторожно.
— О да! Я не знаю всех подробностей, но он отдал именно такие распоряжения, которые были немедленно выполнены. Золотое сердце у герра Виттенбаха, он столько делает для немцев Нью-Йорка, для общины…
Услышав звук распахнувшейся двери, она замолчала и с самым почтительным выражением лица прямо-таки вытянулась по струнке на манер прусского гренадера. Бестужеву даже любопытно стало — нешуточное уважение ей внушает неведомый герр Виттенбах… Припомнив, что он, собственно, не какой-то призреваемый из милости бедолага, а инженер с европейской известностью, Бестужев постарался придать себе вид не вызывающий, но достаточно независимый — насколько это возможно для человека в унылом больничном халате и разношенных пантофлях на босу ногу. И с любопытством уставился на дверь.
Да, это, безусловно, персона!
Вошел человек довольно пожилой, осанистый, с апоплексически красным лицом, густыми седыми усами, в отлично сшитом, весьма консервативном костюме из дорогого сукна, с массивной, едва ли не в аршин, часовой цепочкой поперек жилета в мелкую серую полоску. В одной руке он держал шляпу, в другой — пухлый кожаный портфель — каковые предметы, в секунду окинув взглядом помещение, непринужденно положил на больничную тумбочку.
Фройляйн Марта взирала на него с несказанным почтением, да и Бестужев оценил загадочного незнакома должным образом. Тот ничуть не чванился, не задирал носа — но от него издали веяло той спокойной, властной уверенностью в себе, что свойственна людям, достаточно давно пребывающим на вершине общественной пирамиды. Уверенностью человека, прекрасно знающего, что одного его слова или небрежного мановения пальца достаточно, чтобы, пользуясь словами классика, пришли в неописуемую поспешность сорок тысяч одних курьеров. «Серьезный дядюшка», — подумал Бестужев. Ему встречались подобные среди сибирских миллионщиков — но тем была свойственная этакая чисто российская непосредственность, удивляющая иностранцев. А загадочный герр Виттенбах был по-европейски основателен.
Через секунду на лице вошедшего расцвела самая обаятельная и дружеская улыбка, он двинулся к Бестужеву, форменным образом раскрыв объятия. Бестужев вежливо поклонился.
В самый последний миг, однако, незнакомый решил не уподобляться героям сентиментальных романов: всего-навсего взял Бестужева за плечи и встряхнул, самую чуточку, крайне деликатно, что было вполне по-мужски, выражало сочувствие и ободрение. Отступив на шаг, присмотрелся:
— Да, хотя доктор Земмельгоф и заверяет, что с точки зрения медицины вы совершенно здоровы, Лео… позвольте вас так называть попросту, я ведь нам в отцы гожусь… вид у вас тем не менее изрядно осунувшийся. Вполне понятно, если вспомнить, что вам пришлось пережить… — он передернулся без всякого притворства. — Ледяная пучина, геенна сущая, сотни погибших… Эти англичане, чтоб их черт побрал… На германском пароходе, я уверен, ничего подобного не могло случиться. Это же так очевидно с точки зрения немецкого порядка: число мест в спасательных шлюпках должно соответствовать числу
