снимет сапожки и пальто, легонько прошелестит на кухню и наденет фартук. Загремит сковородкой, зашипит растительное масло («Тебе, дедуля, холестерин ни к чему»), квартира наполнится уютными и аппетитными запахами…
Он подождал. Нет, сегодня – другой сценарий, незнакомый. Кажется, она, не снимая обуви, прошла в свою комнату и прикрыла дверь. Включила камин (не настоящий, само собой, а электрическую пародию: тепло и красные огоньки переливаются внутри, изображая раскаленные угли). Ему почудились тихие, всхлипы. Он не выдержал, осторожно постучался и вошел, увидев внучку, сжавшуюся в комочек. Она сидела в глубоком кресле напротив каминной решетки. Было почти жарко, но он подумал, что девочку бьет настоящий озноб. Причудливая переменчивая игра света и теней на тонких чертах лица, в изгибе изящных кистей, в буйной чаще волос медового цвета… Руки сцеплены на коленях (сапоги она все же сняла, они лежали на полу перед креслом).
На секунду ему показалось, что он видит свою жену Аннушку (тот же поворот головы и выражение глаз, чуть приподнятая верхняя губа – непонятная смесь покорности и затаенного вызова).
– Ты ходила к Бронцеву? – спросил он.
Она сглотнула комок в горле и кивнула.
– Чем же этот вурдалак тебя увлек? Пристальным взглядом, да? Свечами на столе, фразами типа «Я все о вас знаю, вы для меня – как открытая книга»?
– Откуда ты знаешь?
– О чем?
– О свечах на столе, – еле слышно сказала она. – Они на самом деле горели… А потом вдруг разом погасли, будто от ветра.
– Милая, он тебя так напугал?
– Я видела труп, – сообщила женщина бесцветным голосом. – Он был в ванной комнате.
– Стоп. Не понял, чей труп?
– Марка Бронцева.
– У него что, сердце…
– Нет. Там лежал пистолет, рядом с телом.
– В котором это было часу? – почти спокойно спросил он.
– Не помню точно… Мы условились встретиться в шесть. Я пробыла у него до половины восьмого, потом ушла.
– И ты полтора часа сидела рядом с трупом?
– Нет, что ты! Он был еще живой…
– Ладно, что было потом?
– Я вернулась.
– Сразу?
– Я не помню! – выкрикнула она. – Все как в тумане…
– Соберись! – властно приказал он, и она, как ни странно, подчинилась. – Что ты делала после того, как ушла?
– Вышла на остановку, села в троллейбус.
– До нашего дома троллейбусы не ходят.
– Это так важно?
– Все может быть важно, – пробормотал он и присел рядом, собираясь с мыслями. Вернуться бы сейчас, туда, в квартиру в Якорном переулке, осмотреть все свежим взглядом, подчистить и подготовить «сцену» (если тело еще не обнаружили… А кому, собственно, обнаруживать?)
– Ты захлопнула за собой дверь?
– Я убежала черной лестницей. Там замок старый, не автоматический. А что?
– Тебе никто не попался навстречу? Тебя могли увидеть?
Внучку трясло. Он не надеялся на ответ, но она ответила:
– Да. Там, в квартире, был кто-то еще. И потом, этот кот…
– Что «кот»?
– Кот был на улице, в миске еда не тронута.
– При чем здесь это?
– Понимаешь, он, наверное, подумал, что пришел Феликс (дверь скрипнула). А это был убийца.,.
Они вдвоем сидели на кухне и пили горячее какао. Внучка слегка порозовела лицом, былой кошмар куда-то отодвинулся… Не убрался совсем, а словно позволил отдохнуть от себя: радуйтесь, мол…
– Я сидела в кресле, спиной к окну. Мне было видно трюмо в коридоре. Что-то отразилось в створке, какое-то движение. И шаги… Такой легкий топоток.
– Тебе могло почудиться под гипнозом, – отмахнулся он.
– Это было до того, как он меня загипнотизировал. А потом я очутилась в старой церкви…
– Вот уж к церкви я бы его на километр не подпустил…
– Но перед тем как отключиться, я увидела в прихожей…
– Кого?
– Мальчика, – потерянно произнесла она.
Он призадумался.
– Легкие шаги, маленький рост… Но это могла быть женщина!
Она пожала плечами.
– Все равно. Если меня кто-то видел в квартире (а видели обязательно), то за мной скоро придут из милиции.
Он в который раз подумал, что надо съездить туда… Многого он не успеет (годы, годы!), но хотя бы стереть отпечатки пальцев – не свои, а внучкины.
– Ты брала пистолет в руки?
– Нет, как ты мог подумать…
– Ну, хоть до чего-то дотрагивалась?
– Кажется, до шкатулки.
– Что за шкатулка?
– Старинная, из малахита, играет мелодию, если открыть.
– Еще? – требовательно спросил он.
– Крышка пианино, подсвечник, бокал с вином, подлокотник кресла…
– Короче, наследила, – вынес он неутешительный приговор.
– Да откуда я могла знать…
Она вдруг повернулась к нему, порывисто вскочила, взяла его морщинистые руки в свои, словно желая согреть… или согреться самой.
– Дед, скажи откровенно, почему ты боишься?
– Я боюсь? – растерянно повторил он.
– Прекрати переспрашивать! – она даже топнула ногой. – Сию минуту отвечай! Я не убивала, там все равно поймут и разберутся. Моих отпечатков на пистолете нет, мало ли кто мог прийти и застрелись Бронцева после моего ухода. Почему тебе страшно?
Выражение «сию минуту» – это у нее от бабушки Анны Алексеевны. Та точно так же хмурила брови и морщила носик, будто сердится и одновременно пытается не расплакаться. «Алечка, куда ты пропала? Домой, сию минуту!» Это когда внучка решила отметить свое четырехлетие первым самостоятельным походом в парк культуры за мороженым. Мороженое ей, конечно, и так покупали – она была единственным чадом в семье (если не считать взрослых чад – ее бестолковых родителей) и пользовалась всеми вытекающими привилегиями… Но одно дело, когда тебя водят за ручку – «Деда, купи!» – «А не замерзнешь? Пятая порция на сегодня». – «Ну де-е-ед!» Другое – когда ты сама, взрослая самостоятельная дама на воскресном променаде (черт, мороженого без денег не дадут). Пришлось взять с собой «кавалеров», соседских Димку и Петьку (братьям стукнуло по семь – той осенью в школу, если не отвертятся). Разрешения, само собой, не спросила: кто же позволит…
Встревоженный дед, словно молодой лось, забыв об одолевавших хворях, метался по городу, обзванивая отделения милиции, больницы, и – с нехорошо замиравшем сердцем – морги. Кричал в трубку
