– Сердце подсказало. Мишенька очень сильно переживал, хотел ехать с нами. Насилу отговорила.
Они ехали бок о бок – и так были поглощены друг другом, что не слышали тихого хруста снега меж склоненных к земле деревьев, там, где согнутые аркой нижние ветви хоронили от случайного взгляда крадущуюся фигуру человека.
– Неплохо, а? – услышал Борис у себя над ухом.
Яков Вайнцман пробрался в темноте между кресел и присел рядом, возбужденно зашептав:
– Обратите внимание на съемку. Как будто он и вправду проник в тринадцатый век и установил скрытую камеру.
– Кто проник?
– Да Глебушка, господи. Нет, не доведет это до добра…
– Перестаньте каркать. Лучше просветите, кои Глеб хотел поймать на этот крючок.
– А разве он хотел…
– Так он мне сказал по телефону.
Некрас почти полз, прижимаясь к стылой земле, так, как он делал всегда на охоте, приближаясь к осторожному зверю: ни одна веточка не шелохнется, ни один звук не потревожит чуткое ухо. Он крался с подветренной стороны, чтобы не почуяли кони.
Много лет, день за днем, а особенно – по ночам, ворочаясь без сна в тесной хибарке с земляным полом, он придумывал себе картину мести… Встречу один на один с убийцей своего отца. Вот он заглядывает ему в глаза и видит, как там, в расширенных зрачках, поднимается волна липкого ужаса, приходит понимание того, что от расплаты не уйти (что с того, что прошли годы?) – может быть, враг даже заплачет и станет молить о пощаде. Пусть молит. Было время, Некрас и сам молил кого-то на небесах, чтобы тот взял его к себе. Лучше умереть, чем слушать, как пищит, надрываясь, маленький живой комочек у него на руках, а кругом воет стужа и трещит лес, ломкий от мороза…
Больше всего он боялся, что князь Ярослав осуществит свой план и Олег падет со славой, в неравном бою, сжимая в руке верный меч. Не такой смерти он заслужил. И вздохнул с облегчением, когда пришла неожиданная подмога (он все видел из своего укрытия). Свистнули стрелы, и увальни-наемники попадали на землю. Другие, кого стрелы не достали, бросились врассыпную. Один протопал совсем рядом с Некрасом, в каких-то трех шагах, но ничего не заметил: не до того было. Теперь юноша пристально смотрел на двух удалявшихся всадников, ехавших бок о бок. Олег и Елань. Он знал, что под меховым плащом Белозерского князя скрыта прочная ладожская кольчуга, и поэтому прицелился выше – туда, где густые волосы прикрывали шею. На миг задержал дыхание, успокаиваясь. И сильным движением, до правого плеча, натянул тетиву…
«Талантливый у меня братец», – подумал восхищенный Борис. Парнишка, казалось, целился прямо в зрительный зал, отыскивая жертву. Все как один невольно затаили дыхание, даже видавшая виды Дашенька судорожно сжала Борису локоть, а сам он, как ни успокаивал себя, все же инстинктивно зажмурился когда стрела наконец сорвалась с тетивы. Ему показалось, что он даже услышал свист у себя над ухом. Но в этот момент Олег вдруг наклонился к княгине и сказал ей что-то смешное и ласковое – она рассмеялась и легонько, чтобы не потревожить раненую руку, притянула его к себе… Оперенное древко лишь вскользь оцарапало ему висок. Елань испуганно вскрикнула, Олег отшатнулся, оглядываясь и хватаясь за пустые ножны у пояса. Некрас чуть не взвыл от досады. В мгновение ока выхватил из тула за спиной новую стрелу, бросил ее на тетиву… И увидел, как громадная страшная тень накрыла его с головой. Могучий конь воеводы встал на дыбы, зависнув передними копытами над стрелком, а сам Еремей, с перекошенным от ярости лицом, уже заносил меч над головой, вряд ли сознавая, что перед ним мальчишка.
– Не смей!!! – закричал Олег.
– Позвольте, – вдруг раздался хорошо поставленный баритон Александра Игнатова. – Это же не наш фильм! Это не я там, на экране!
– И правда, – пискнула Оленька Баталова. – Там другие актеры! И вообще мы не снимались в такой сцене!
– Да о чем вы?
– Прекратите безобразие! – это возмущенная реплика Машеньки Куггель. – Включите свет!
Заговорили все разом, замахали руками и вскочили со своих мест – тени, состоящие из рук и голов, какой-то фантасмагорический спрут заметался по экрану, проектор перестал стрекотать, лицо князя Олега застыло в стоп-кадре: широко открытые глаза, иней в буйных окровавленных волосах (а форма носа, разлет бровей, очертания губ… Я просто голову бы дал на отсечение, что вижу своего братца – правда, искусно загримированного. Да когда бы он успел?). И Елань – совершенно незнакомое лицо, но никого, кроме этой женщины, невозможно было представить в роли княгини. Тем более Оленьку – вон она, высокая, красивая, заламывает руки и готовится поэффектнее грохнуться в обморок.
– Да включите свет, наконец!
Дарья – кажется, единственная, кто сохранил остаток здравомыслия в этом сумасшедшем доме, – подошла к стене и зашарила рукой в поисках выключателя… Н-да, если то, что творилось в данный момент, и составляло сюрприз Глеба, то он преуспел. Правда, я, как ни напрягал мозги, так и не смог понять смысл и оттого потихоньку злился. Братец меж тем, сидя в кресле рядом с обескураженным оператором, спокойно наблюдал «театр теней» и с комментариями не спешил. Предоставлял «минуту на размышление». «Ну и задам же я тебе, гений чертов, – раздраженно подумал Борис. – Вот только Дашенька найдет выключатель…»
Ага! Свет вспыхнул, и все, ослепленные, разом замолчав, нелепо застыли в разных позах. Лишь старик Вайнцман сидел в своем кресле и с ужасом разглядывал правую ладонь, испачканную чем-то липким, темно-красным… Вот он поднял слезящиеся глаза и прошептал, будто в глубоком трансе:
– Нет, этого не может быть. Азохэм вей, этого не может быть…
– У него рука в крови, – сказала за моей. спиной Ольга Баталова, указывая на несчастного художника. – Посмотрите, у него же…
– Да заткнись ты! – зло выкрикнула Машенька Куггель, деревянно подошла ко мне и застыла рядом.
Я присел на корточки напротив Глеба. В лицо повеяло чем-то ледяным, ирреальным, точно иной мир приоткрыл жутковатые ворота… Я взял его за руки (вот откуда ощущение холода – от этих рук, тонких запястий, от металлического браслета часов – мой подарок к прошлогоднему дню рождения), и мы – в последний раз – посмотрели друг другу в глаза.
– Кто? – прошептал я, борясь с отчаянным желанием завыть в полный голос, по-волчьи вскинув к луне оскаленную морду. – КТО?!
Короткое оперенное древко неприлично торчало из его горла в красном расплывающемся пятне. Он не смотрел на меня – мертвые стеклянные зрачки были устремлены мимо нас, столпившихся вокруг, мимо погасшего экрана, в никуда. Одинокая слезинка застыла в уголке глаза – будто в последний миг, на излете, вместе с ударом и неожиданной болью, он почувствовал обиду, что ему не дали досмотреть кино до конца.
Все растерянно переглянулись, череда лиц проплыла передо мной – вытянутые, изумленные, не успевшие осознать смысл происходящего… Обреченное – у бедного художника-декоратора: рука испачкана кровью, и теперь он, конечно, номер один в списке подозреваемых (так, наверное, представлялось ему самому, в действительности же все иначе: мы сидели на последнем ряду, Глеб с оператором Робертом были прямо за нашими спинами, и выстрелить Вайнцман на моих глазах, тем более из такой громоздкой штуки, как арбалет, конечно, не мог). Однако кровь…
Все это искоркой мелькнуло в голове и пропало. Осталась лишь дикая боль, разрывающая душу, словно это в меня, а не в Глеба воткнули стрелу.
– Я хочу домой, – с ноткой истерики прошептала Оленька Баталова. – Я не желаю оставаться…
– До приезда милиции никто отсюда не выйдет, – сказал я, сдерживая ярость. – Среди нас убийца, черт возьми!
А за окнами уже скрипнули тормоза оперативного «уазика», и в коридоре послышались приближающиеся шаги. И кто-то громко стукнул в дверь, прежде чем войти…
Они сидели вдвоем в тесном кабинете, по сторонам письменного стола, на котором в
