тоски:
– Отдай! Отдай, мразь!!!
Они скрывались здесь, в древнем капище, уже двое суток. Люди Мстислава, посланные в погоню, прочесали все окрестности, заглянули едва ли не под каждую веточку, ощупали длинными шестами дно ближайшего болотца – вдруг проклятые беглецы утонули… Вход в священную пещеру Древних был у них под самым носом – не раз и не два их кони пофыркивали буквально в двух шагах. Ирга сидела в углу тихонько, словно мышка, Йаланд распластался у входа, с мечом на изготовку: если что – он и останется тут, на этих камнях, а с ним еще трое-четверо врагов. Только тогда остальные смогут перешагнуть через него, чтобы добраться до Ирги. Не раньше.
Неизвестно, что стало бы с беглецами, если бы Ирга не обнаружила узкий лаз в дальнем углу пещеры. Она едва не вскрикнула – хорошо, Йаланд вовремя зажал ей рот ладонью. Показала глазами на черное отверстие меж камней. Супруг на радостях обнял ее, прижал к себе, впервые за много дней почувствовав надежду. Пусть зыбкую, но все же…
Сперва они двигались где ползком, где на четвереньках. Но понемногу ход стал расширяться, пока не превратился в явно рукотворный тоннель, по которому можно было идти, не сгибаясь. Было темно, а факел сделать было не из чего, и Йаланд шел впереди, ощупывая дорогу кончиком меча, как слепой – посохом.
– Куда мы идем? – время от времени спрашивала Ирга.
Йаланд честно отвечал:
– Не знаю. Но я тебя выведу во что б это ни стало. Не бойся.
Она доверчиво сжала его ладонь.
– С тобой я ничего не боюсь.
И в темноте коснулась рукой своего живота, где чувствовались порой довольно ощутимые толчки. И улыбнулась, подумав: «Это непременно будет мальчик. Девочки не ведут себя так беспокойно, и живот от них гладкий и упругий, а у меня торчит, словно большой огурец. И сама я напоминаю уродливую каракатицу – кто ж в здравом уме такую полюбит». Впрочем, последняя мысль ее не была печальной – скорее, исполненной чисто женского кокетства… Кому, как не ей, знать, о ком будет думать сын Мустая Одноногого, хоть каких красавиц усади перед ним.
– Свет! – вдруг выкрикнул он и безжалостно поволок ее вперед, уже безо всякой опаски. – Мы выбрались!
Ей тоже захотелось закричать: наконец-то она сообразила, отчего очертания стен стали вдруг различимы, – это не глаза привыкли к темноте, это…
Перед ними лежал просторный полукруглый зал с высоким сводчатым потолком. Где-то очень близко плескалось невидимое море: волны с ленивым шипением выползали на берег и скатывались обратно, играя россыпью мелких камешков. На влажных стенах плясали зеленоватые блики, и вдоль, по периметру зала, высились громадные, в три человеческих роста, каменные изваяния. Грубые, но выразительные лики равнодушными глазницами наблюдали за беглецами, которые, робко оглядываясь, инстинктивно прижались друг к другу. На гладком, словно зеркальном полу был начертан рисунок: угловатая белая спираль, наискось перечеркнутая решительной стрелой – будто резким ударом клинка. Йаланд наморщил лоб, стараясь вспомнить, где он видел его. Когда-то, еще в детстве…
– Что это? – шепотом спросила Ирга.
– Заброшенное капище. Я слышал от отца, когда был маленьким, будто среди северных чащоб, возле Дятловых гор, есть заброшенный храм древних жрецов, где они поклонялись каким-то своим богам.
– Каким богам?
– Никто не знает. Народ, что жил здесь раньше, исчез, жрецы умерли. Богов забыли.
Ирга покачала головой.
– Плохо, когда богов забывают. А как же…
Йаланд проворно присел, развернувшись и выставив меч перед собой. Ирга – молодец, сообразила – мгновенно замерла, превратившись в статую, оба настороженно прислушались… Так и есть, там, в нише позади одного из каменных истуканов, кто-то прятался: был слышен невнятный, скребущийся звук. И еле слышный стон.
Человек лежал на боку, вытянув одну руку вперед, другой зажимая рану на левой стороне груди. Рана выглядела странно: маленькая, почти идеально круглая и словно оплавленная по краям. Йаланд попытался прикинуть, какое оружие могло нанести ее. Не стрела и не копье, это точно. И тем более не меч. Что же тогда?
Опустившись на колени, он осторожно перевернул человека на спину и подложил ему под голову свой плащ (вернее, то, что когда-то было плащом). Теперь он разглядел, что перед ним совсем молодой парень, лет семнадцати, не больше. Темный пушок только-только начал пробиваться над верхней губой, кожа на бледном лице еще не загрубела, была нежной, почти девичьей. Однако под изорванной одеждой явственно проступали крепкие мышцы: в мальчишке угадывался закаленный воин. К поясу были прикреплены ножны от тяжелого метательного кинжала и тул, предназначенный для коротких арбалетных стрел. И тул, и ножны были пусты. Йаланд посмотрел на крохотные розовые пузырьки, лопавшиеся у раненого в уголках губ при дыхании, переглянулся с Иргой и с грустью покачал головой. Незнакомец не выживет.
Меж тем тот приоткрыл глаза – зрачки были подернуты белесой дымкой. Он еще держался на зыбкой грани, но это было ненадолго.
– Ты можешь говорить? – спросил Йаланд. – Кто ты?
Незнакомец пошевелил губами.
– Передайте Хранительнице…
– Кому?
– Передайте Хранительнице, – более внятно прошептал человек. – Мы не смогли остановить его… Она ошиблась. Это не князь Олег, это…
Юноша шептал все тише и бессвязнее, и Йаланд сначала опустился на корточки, потом и вовсе прилег рядом, стараясь расслышать, – ему очень важно было расслышать, о чем говорил незнакомец. Почему – он и сам себе не мог объяснить.
– Да, досталось твоему отцу, – протянул Патраш Мокроступ. – Как он сумел еще и четверых положить…
Ольгес не слушал. Он дежурил у постели Йаланда уже несколько дней – сам готовил еду и кормил его с ложечки, будто малого ребенка, колдовал над целебными отварами, прикладывал пучки трав, перевязанные магическими узлами, к страшным ранам на теле. Молился ночами светлым богиням – хранительницам Жизни, Модяве и Ведяве, принеся в жертву белого петуха и рисуя древние знаки его кровью на полу, возле постели больного. Измучившись за день, он нередко тут же и засыпал, возле отца, прямо на полу, прислонившись головой к лавке. Но и тогда тревога не оставляла его – сны были странные, будоражащие… То он в каком-то неведомом мире, посреди огромного зала с прозрачными стенами, где его окружали люди в белых ниспадающих одеждах, то он крался куда-то вверх по темной лестнице, мимо загаженного подоконника – впереди была дверь, обитая кожзаменителем, и маленький коврик перед ней, пропахший кошками.
(Напарник вжался в стену сбоку от двери, подняв пистолет в обеих руках дулом кверху, справа от себя, гротескно застыл на полусогнутых, кивнул… Второй постучал, тут же отпрянул, потом – еще раз, настойчивее. Пожал плечами, сделал несколько знаков на языке глухонемых, осторожно, двумя пальцами, коснулся дверной ручки, тут же присел на корточки, чувствуя у виска ствол пистолета: напарник страховал из-за плеча…)
То – он повторялся чаще других – Ольгес, с огненным мечом в руках, дрался против огромной стаи полуптиц-полудив, слуг бога Анамеза. Он бешено вращал клинком – птицы отшатывались на несколько мгновений, теряя убитых, но тут же снова набрасывались, и Ольгес с ужасом чувствовал, что устает…
– Спишь? – расслышал он слабый голос и тут же вскочил, припал к постели отца.
– Нет, я здесь… Ты звал?
Йаланд Вепрь дернул выступающим кадыком и глухо произнес:
– Кажется, ныне умру. Не все же тебе возле меня…
– Ты что! – закричал Ольгес. – Что ты надумал? Я тебя вылечу! Даром, что ли, ходил у Патраша в учениках? Да ты и сам поправляться начал…
