Слава КПСС – вот кто чувствовал себя превосходно. Он был у руля, он отдавал распоряжения – еще чуть-чуть, завершающий штрих, и он схватит убийцу… Так же, кстати, думал и Глеб в последнюю секунду жизни.
– Начали, – скомандовал он.
Роберт послушно вставил кассету в аппарат. Тьма окутала зал, мириады пылинок заплясали в луче проектора.
Лица и фигуры застыли в ожидании, в неровных отсветах. Дарья Богомолка снова – как тогда – сжала мою ладонь. В другое время и при иных обстоятельствах я почувствовал бы себя на седьмом небе, но сейчас все было иначе. Даже не остывшая еще скорбь отступила, перестала терзать опустошенную душу, тайна охватила сознание целиком. Тайна смерти…
Мне очень хотелось посмотреть отснятый братом рабочий материал (кажется, так это называется) еще раз, вглядеться в лицо неизвестной актрисы… Но не мог оторвать взгляд от Славы Комиссарова, который расположился на месте Глеба. Глупо, но я по-настоящему боялся (в голове засело когда-то увиденное или прочитанное): сейчас князь Олег наклонится к княгине, та улыбнется, мальчик-мститель Некрас, нехорошо сощурясь, спустит тетиву, и Слава откинется на спинку кресла со стрелой в горле… Ноги сами подобрались и спружинились – сейчас, за секунду до короткого посвиста, я прыгну и, может быть, успею сбить Славку с кресла. Или, на худой конец, заслоню его собственным телом – это легче, чем потерять сначала брата, потом – друга…
– Это не то, – вдруг громко сказала Дарья. – Боренька посмотрите, это не та кассета!
Я посмотрел на экран. Сердце оглушительно ударилось о грудную клетку и сползло куда-то вниз, к ногам.
– …Не хочется так думать. Получается, что в жизни все предрешено заранее? – тихий, немного потерянный женский голос, прозрачные северные глаза, подернутые легкой дымкой, будто отражением облаков в небе, черная ленточка в платиновых волосах (натуральных, без следа краски – заключение эксперта Гарика Варданяна).
– Ну, это уже фатализм, другая крайность.
– А первая?
– Первая – нигилизм, всеобщее отрицание. Любые наши действия, помыслы – это бумеранг… Всегда возвращаются к своему хозяину.
– Значит, прощения не будет? И грехи нам не отпустят?
– Какой же грех вы совершили?
– Мамочка, – прошептал кто-то в зале, в гробовой тишине.
– Включите свет! – крикнул я, борясь с подступающей дурнотой.
Никто не слышал, все смотрели на экран, где за спиной погруженной в транс женщины виднелся уголок обычной городской квартиры: тяжелые аристократичные портьеры, окно, кадушка с пальмой, трепещущие свечи на темно-красном бархате, в старинном бронзовом подсвечнике. Триллер, снятый классным режиссером, где самый сильный страх вызывают не сонмы компьютерных монстров, а приглушенные голоса за стеной, капли воды, оглушительно падающие в облезлую раковину…
– Вы будете гипнотизировать меня еще раз?
– Меня очень заинтересовал ваш случай, – сказал экстрасенс, развернутый затылком к камере. – Ответьте на вопрос. Вы пришли ко мне, когда поняли, что ваши чувства к Олегу больше похожи на родственные? К примеру, как к любимому брату?
– Но мы с ним…
– Вы имели близкие отношения – там, в каюте теплохода. И с тех пор вас мучает чувство… Попробуйте сформулировать, с чем оно связано у вас?
Пауза.
– С предательством, – тихо сказала она. – Возможно, с убийством.
Кто-то заплакал – кажется, у Машеньки не выдержали нервы. Я рванулся к выключателю. Действия повторились: вспыхнул свет, Слава КПСС (живой, у меня отлегло от сердца), обдирая ногти, вытаскивал кассету из магнитофона.
– Она самая, Боря, – наконец проговорил он, лихорадочно осматривая ее со всех сторон. – Вот моя наклейка, я пометил ее, прежде чем положить в сейф.
– А ключи?
– Ключи только у меня, клянусь!
Я взглянул на оператора Роберта. У него было абсолютно серое лицо. Белые губы прыгали вверх-вниз, он смотрел на людей, сгрудившихся возле одного из кресел, крайнем в ряду. Я не видел, что там, а подойти почему-то не смел, ноги не слушались. И я выдавил из себя:
– КТО?
– Вайнцман, – деревянным голосом ответил Роберт.
Художник-декоратор лежал на полу, в проходе, лицом вниз. Мне была видна его шея, выглядывавшая между несвежим воротником рубашки и спутанными седыми волосами, которые по-прежнему торчали ершиком, обрамляя обширную лысину. Невозможно, чтобы такая тонкая шея могла удерживать голову. Невозможно, невозможно…
Стройный высокий силуэт возник на пороге, в приталенном пальто с модным кожаным поясом.
– Меня уже опознали или как? – сварливо спросила Ольга Баталова. – Долго мне еще торчать в коридоре?
– Говоришь, тебя послал русский коназ? – медленно проговорил Бату-хан.
Дым очага сворачивался в причудливые кольца, стремясь к отверстию в потолке большой юрты. У очага сидела на корточках диковатого вида старуха в изодранном халате, босая, но с дорогими золотыми браслетами на обеих руках. Седые космы совершенно скрывали ее лицо – видны были только обвислые губы, шепчущие заклинания на языке древних айнов, и крючковатый темно-коричневый нос. Бату-хан не знал, сколько ей лет. Она была такая же старая, как его родные прикаспийские степи – ровные, как стол, куда ни кинь взгляд, поросшие ковылем и изрезанные сероватыми солончаками.
Стоявший у входа в юрту начальник охранной сотни Арапша, заметив, что пленный замешкался, чувствительно пнул его ногой.
– Да, светлейший хан, – торопливо сказал тот, падая ниц.
– И он готов сдать мне город?
– Боюсь, что нет, светлейший хан. Он был бы рад… Но он не обладает достаточной властью…
– Ты лжешь! Как это твой коназ не обладает властью? Он не может приказать своим людям сложить оружие и вынести мне ключи от ворот?
– Тот, кто послал меня, велел показать вам дорогу через непроходимые топи и чащобы, – быстро заговорил пленник, боясь, что за его спиной вот-вот свистнет сабля. – Я могу провести твои войска мимо засек и заслонов, и ты, вплоть до стен города, не потеряешь ни единого человека.
– Я не собираюсь обходить заслоны, – резко возразил Бату-хан. – У меня много людей – в тысячу раз больше, чем звезд на небе. Что могут противопоставить мне урусы?
– Ничего, великий хан. Правительница Житнева княгиня Елань разослала гонцов в соседние княжества, надеясь на помощь. Только помощи не будет: ни Суздаль, ни Новгород, ни Устюг Великий не дадут своих воинов.
Хан улыбнулся уголками губ.
– Урусские правители предпочитают умирать в одиночку.
Дым, удушливый и привычный, проникал в ноздри, смешиваясь с резким запахом колдовских трав. Эта старуха, Тюль-апа, могла видеть в нем все причудливые переплетения линий судьбы – взлеты и падения, поражения и победы… Или – только победы. Лишь однажды, полгода назад, она не посмела открыть Батыю то, что сказал ей Священный огонь, и Батый ударил ее. А потом намотал ее седые волосы себе на кулак и рывком поднял над землей, указав на яму, в которой ревел голодный медведь.
– Обычно он не бывает голодным, – сказал Бату-хан, – потому что кормится мясом тех, кто мне неугоден. Но сейчас он стремится нагулять побольше жира, перед тем как впасть в спячку, поэтому не откажется даже от костлявой старухи вроде тебя. Так что тебе сказал Священный огонь?
Глаза колдуньи были пусты. Бесцветным голосом, застывше наблюдая за медведем, она
