Согласно документам военную службу Огрызков проходил в качестве разведчика-диверсанта и был занесен в штат определенной секретной службы. Однако с самого начала войны эта его служба сложилась так, что он не имел никакого отношения ни к разведке, ни к диверсиям, потому что работал спецповаром третьего разряда.
Поварство его началось как-то неожиданно, почти внезапно для самого Лешки Огрызкова. Еще перед войной по окончании школы едва не все его друзья поступили в летные военные училища. Огрызков также подал документы на летчика и даже полгода готовился – прыгал с парашютом с вышки на городском стадионе. Экзамены в училище не были трудными, экзаменаторы особенно не придирались, но Огрызкова забраковала медкомиссия – подвели ноги. Парень и не подозревал, что у него плоская стопа, всегда ходил и бегал нормально. Оказалось, с такой стопой служить в авиации не полагалось. Он пытался спорить: мол, в авиации – не в пехоте, ходить не надо. Но те, в белых халатах, были неумолимы – не положено, и точка. Со жгучей обидой Лешка вернулся домой. Мамаша, у которой он был единственным, любимым сыном, к его удивлению, не очень горевала и скоро устроила его в кулинарный техникум, что размещался в купеческом доме на соседней улице. Спустя два года Лешка получил не очень почетный, зато красивый диплом кулинара-повара третьего разряда. Тут началась война.
Когда стали призывать не прошедшую срочную службу молодежь, он снова заявил в военкомате, что желает в летные части. Но у него спросили про образование и, услышав о кулинарном техникуме, переглянулись. Сказали – завтра зайти на третий этаж к полковнику-военкому. Назавтра полковник дал направление в штаб округа, где его встретили в шикарно обставленном кабинете, повели на какие-то склады, обмундировали в новенькое и оформили в загадочный диверсионно-разведывательный отдел. Огрызков был ошеломлен. Но ненадолго, потому что вместо гибельного немецкого тыла вскоре оказался на вполне комфортабельной даче по Можайскому шоссе. Вечером принял поварское хозяйство на уютной кухне большого начальника – генерала в синей фуражке, которого увидел, однако, только месяц спустя.
Работа на кухне оказалась довольно нудной, никаких специальных знаний там вовсе не требовалось. Его поварская наука сразу была отброшена за ненадобностью, когда он целиком очутился в подчинении генеральши Матрены Ивановны. Та лучше его знала, как следует жарить котлеты, отбивать бифштексы и варить борщ. Ничего другого и не требовалось. Наверно, генерал был вполне удовлетворен тем, к чему привык, и его спецповару не оставалось ничего другого, как в точности исполнять требования хозяйки. В общем эта кухня очень скоро опротивела Лешке Огрызкову, который однажды и попросил генерала отправить его на фронт. Но генерал тихим голосом пообещал отправить его в штрафную роту, если он будет проявлять недисциплинированность во время войны. Огрызков счел свою военную карьеру окончательно испорченной и каждый день только и думал, как смыться с этой провонявшей жареным луком дачи.
Так длилось год или немногим больше. Как-то зимой генерал объявил, что намерен устроить банкет для узкого круга лиц по поводу получения им очередной звезды на широкий генеральский погон. Чтобы повару было сподручнее управиться с большой готовкой, прислали помощницу – славненькую вертлявую Анечку, которая на другой же день почти выжила с кухни и его, и старую генеральшу. Лихо и весело управлялась она с жаровнями-сковородками, пекла и жарила, потом с отменным вкусом сервировала стол. Откуда-то привезли фанерный ящик хрусталя и фарфора, которые Анечка тонкими пальчиками до самого вечера расставляла-переставляла на длинном, покрытом белой скатертью столе. Как там пировали басовитые генералы и присмиревшие при них полковники, Огрызков почти не видел – его обязанностью было готовить очередные блюда и мыть посуду. Зато Анечку, словно актрису на бис, то и дело вызывали в столовую, где пили за ее здоровье, счастье и молодость. Пила и Анечка. Но лишь чуть-чуть. Она была умницей и не могла позволить себе напиться.
После того замечательного банкета генеральша три дня проплакала, а потом и вовсе куда-то исчезла. Куда – Огрызков не спрашивал и никто ему ничего не объяснял. Несколько дней он, как обычно, жарил котлеты и варил борщ. А потом на генеральской даче появилась все та же Анечка, но уже на правах хозяйки. К повару Лешке она отнеслась по-товарищески, как к старому знакомому, и, к его удивлению, почти перестала заниматься кухней, словно ничего в ней не смыслила. Впервые повар почувствовал немалую свободу на даче. Какие-то бойцы привозили утром с пищекомбината имени Микояна отборные субпродукты, он принимал их по накладной и готовил завтрак генералу и его молодой Анне. Днем варил любимый генералом украинский борщ, что-нибудь из легких закусок припасал на ужин.
Спустя недолгое время у генерала на службе случилась запарка, он стал где-то пропадать до ночи, а то и вовсе не приезжать на ночлег – начались поездки, командировки. Как-то весной его не было дома, может, дней двадцать – потом оказалось, летал в партизанский тыл, в Брянские леса. Анечка беспокоилась, сетовала на одиночество и скучала, все чаще наведываясь на кухню, и Огрызков почувствовал, что добром это не кончится.
С начала лета он ночевал на солдатском топчане в пристройке под старой плодовитой яблоней, с которой под осень увесисто шпокали о его толевую крышу большие краснобокие яблоки. Как-то ветреной ночью, засыпая под их явочный стук, он не сразу услышал, как звякнула дверная задвижка, и на него дохнуло не яблочным запахом, а духами, тонкие пальчики охватили его округлые плечи. Услышал задыхающийся шепот молодой женщины...
Анечка была ненамного старше его, двадцатидвухлетнего балбеса, но по-женски превосходила на целую вечность. Умела пустить пыль в глаза – и мужу, и подругам, и немногочисленным сослуживцам генерала, которые иногда наведывались на дачу. При людях относясь к повару с демонстративной строгостью и даже придирчивостью, не стесняясь выговорить ему за недожаренные или пережаренные котлеты (которые, впрочем, всегда были нормальными), потом, когда за гостями или генералом закрывались двери, бросалась повару на шею. По всей видимости, именно по ее инициативе диверсанту-спецповару присвоили звание старшины – минуя все сержантские ступени. Раза два Анечка намекнула и на орден, который мог бы оформить какой-то полковник Ануфриев. Само собой, Огрызков регулярно менял обмундировку, последний раз получил шерстяную офицерскую форму с юфтевыми сапогами. Старые растоптанные кирзачи бросил через забор на соседнюю дачу. Как-то в минуту ночной откровенности Анечка поведала молодому другу про свою сердечную драму, опрокинувшую все ее женское счастье. Ее первый муж, летчик-герой, был репрессирован всемогущей службой этого генерала, и хотя ее вынудили отказаться от него, она не переставала любить мужа и составила хитрый план его спасения, половину которого уже осуществила. Немалыми усилиями сумела увлечь этого нестарого еще генерала и почти стала его женой. Она свято верила в силу собственной привлекательности и уверяла, что своего добьется. Зарукой тому ее безграничная любовь к безвинно попавшему в беду летчику-герою, ради которого Анечка готова на все. Держа ее в своих неслабых объятиях, Лешка Огрызков кисло усмехался в темноте: сомневался, что, окажись он на месте того летуна, принял бы такое спасение. Но у Анечки, видно, были другие на этот счет соображения, и он смолчал, все теснее прижимая ее к себе.
При всей своей женской уверенности Анечка, по-видимому, не учла некоторых особенностей профессии генерала. Хотя тот и отлучался из дома, но вовсе не оставлял его без присмотра, и кое-что из отношений Анечки с поваром стало ему известно. Неделю тому назад, неожиданно вернувшись из командировки, он оставил свой «Виллис» в начале улицы и к даче подошел пешком. В их спальне жены не оказалось, Анечка в это время блаженно досматривала сны в пристройке; старшина-повар тем временем растапливал на кухне плиту. Там же генерал и объявил Огрызкову, что ему все известно и он отсылает повара – диверсанта и разведчика – в партизанскую зону на исправление. «Куда?» – поинтересовался ошеломленный Лешка. В распоряжение белорусского друга генерала – секретаря подпольного обкома. «Что ж, – подумал Огрызков, – наверно, и подпольные секретари любят пожарские котлеты, не все же питаются концентратами с московского пищекомбината имени товарища Микояна». В тот же день он собрал свой вещмешок и, недолго помявшись у генеральской спальни, где, запершись, рыдала Анечка, пошел на электричку. В партизанском штабе уже его ожидали.
Он ничего больше не слышал об Ане и особенно не тосковал о ней. Иногда, вспоминая генеральскую дачу, думал: какой там у них новый повар? Если ничего себе парень, то Анечка своего не упустит. Но, может, не пропадет и Лешка Огрызков. Особенно если у партизанского генерала окажется молодая ППЖ...
Тумаш уснул сразу, как только свалился наземь, но, показалось, его тут же кто-то толкает – вставай! Фельдшер не сразу понял, кто это и где он. Оказалось, будит его Огрызков, который, стоя над ним, что-то спрашивает.
Тумаш торопливо поднялся, огляделся. Ну и местечко выбрали они для ночлега! Болото не болото, но и
