оттуда могли появиться машины.
– Может, лучше ночью, как стемнеет, – слабо возразил Сущеня.
– Долго ждать...
– Лучше бы подождать.
Сущеня остался лежать ничком под кустом можжевельника, все вглядываясь через подлесок в сторону шоссе. В общем, ему было безразлично, когда переходить шоссе, чувствовал, ничего путного его там не ждет. Как не ждет, пожалуй, нигде. Но он начал уже свыкаться со своей новой ролью – проводника или даже партизана – и хотел прилежно ее исполнить. А чтобы прилежно ее исполнить, следовало слушаться Войтика, теперь словно бы его начальника. Это послушание давало ему неясную надежду, которая и вела его весь день по лесу. Опять же Войтик, может, поймет, что Сущеня делает все по своей доброй воле, без принуждения, может, он запомнит, а при случае и засвидетельствует это.
Они пролежали так, пожалуй, не очень долго; на шоссе все утихло, не слышно было и стрельбы. Ветер вверху, наверно, снова унялся, так и не разогнав туман, который, похоже, начал сгущаться на исходе дня, за время их ожидания. Да, туман стал гуще, Войтик понял это по тому, как серой наволочью поодаль задымил подлесок. Долго лежать на сыром мшанике стало холодно, судороги сотрясали озябшее тело, и Войтик тихо сказал:
– А если теперь, а? По одному?
Сущеня поднялся, сел, огляделся. Он не возражал, но и не спешил согласиться, он недолго подумал.
– Надо посмотреть. Как там, на шоссе.
– Ну посмотри. Только недолго.
Устало поднявшись на ноги, Сущеня побрел в подлесок, а Войтик вдруг нелепо испугался: напрасно отпустил! На всякий случай с винтовкой отбежал несколько в сторону и спрятался за ствол толстой сосны. Выглянув из-за нее, увидел, как Сущеня осторожно, крадучись, пробирался к шоссе; иногда его вовсе скрывал березнячок подлеска, но потом он снова появлялся уже в другом месте. Когда он отошел далеко, Войтик расслабленно опустился на корни сосны.
«Черт его знает, что за человек? – подумал он про Сущеню. – Вроде бы свой. Или, может, подлаживается под своего, чтобы влезть в доверие?» Конечно, его следовало остерегаться и днем, а если еще остаться с ним ночью?.. Нет, оставаться с ним на ночь Войтик вовсе не собирался, он чувствовал, что надобно как можно скорее освободиться от этого Сущени. Перейти шоссе и застрелить. А то еще застрелит самого.
Однако пока что ничего плохого не произошло, Сущеня скоро появился из кустарника, и Войтик одновременно с ним подошел к распластанному на земле Бурову.
– Ну?
– На шоссе пусто, – сказал Сущеня. – Нигде никого.
– Тогда пойдем, – решил Войтик. – Пока нигде никого. Немного подождем и пойдем.
– Хорошо, – покорно согласился Сущеня.
Они снова опустились наземь по обе стороны от Бурова, который, заломив руки, безучастно лежал на боку. Спутанные волосы на голове и широкие плечи в черной сорочке были облеплены лесной паутиной и обсыпаны хвоей, сапоги низко сползли с длинных ног, и все его тело казалось неестественно вытянутым и неуклюжим. Сущеня поправил на его животе завернувшийся подол мокрой от крови сорочки.
– Давно знакомы были? – спросил Войтик.
– С детства. Через улицу жили. Он, правда, моложе был. Все к машинам тянулся.
– Да-а, – сказал Войтик, будто что-то начиная понимать. – Вот это и подвело. Его и тебя.
– Оно, может, и так, – неохотно согласился Сущеня. – Да только меня подвело другое.
– Что же еще?
Сущеня протяжно выдохнул и сцепил на коленях руки.
– Что не помер там, в полиции. Вот что.
– Помирать зачем торопиться, – сказал Войтик, – Буров вон поторопился, невтерпеж было. Все через свою дурость!
– Да, Буров не вовремя. Молодой еще. Жаль...
– Тебе-то чего жалеть?
– Потому как из-за меня будто. Только я ни при чем. Разве я хотел? Я только там, в болоте, не хотел лежать.
– Вот лег бы в болоте, Буров бы живой был. Не так разве?
– Это так, наверно, – поморщился Сущеня. – Но вы уж скажите там командирам...
– Что сказать? – насторожился Войтик.
– Ну про меня, если что. Если не дойду. Все-таки женка у меня, дитя...
– А, вот что! – догадался Войтик. – Это скажу. Не беспокойся. Может, еще и написать придется.
– Написать – это хорошо. Все-таки документ.
– На документ надеешься? – удивился Войтик.
– Ну. Все-таки, может, разобрались бы когда.
– А все же завербовали, ага? Ну, признайся!
Войтик острым, испытующим взглядом посмотрел на Сущеню, и тот от неловкости криво передернул губами.
– Если бы завербовали, так нет же! Вербовали, да. Но я же не мог. Ну не мог я, и все.
– Так уж и не мог? – язвительно сказал Войтик. – Врешь, наверное?
Сущеня искренне изумился.
– Ну как же можно, посудите сами! На такое дело! Мало что себя погубишь, так еще и семью... Как же им жить? Если, может, жить останутся.
Он говорил словно бы даже искренне, отметил про себя Войтик, и если рассудить, так была какая-то правда в его словах. Но все равно поверить ему Войтик не мог. За недолгую свою жизнь Войтик уже убедился, как хитро работает враг, как умело прикидывается другом, в доску своим, чтобы затем выбрать время и нанести удар. Как тот Хмелевский. Сколько лет разыгрывал роль принципиального партийца, а втихомолку вил свою вредительскую веревочку, разваливал сельское хозяйство, организовывал слабые колхозы. Но все-таки нашлись люди умнее, разоблачили врага и наказали безжалостно. И разве один Хмелевский? И директор школы Протасевич, милицейский начальник Локтенок, предрайпотребсоюза Кузьмич. Да в каждой деревне, в каждом колхозе. А в области? Всюду поналезло врагов, шпионов, предателей. Разоблачили многих, но немало и осталось. Нет, видно, на то она и бдительность, чтобы всегда быть начеку, не позволить дремать в себе непримиримости. Враг хитер. Так вас обставит, что многое в его вредительстве кажется неправдоподобным, сомнительным, а то и просто станет жаль человека, особенно если он давний знакомый, друг или родственник. Но в таком деле всякое постороннее чувство следовало душить в себе без колебания, сжав зубы, исполнить то, чего требовал беспощадный принцип борьбы. Кто кого, так ставился вопрос в довоенные годы, таким он остался и теперь, когда так явственно обнаружились упущения и недоработки прежнего времени в образе вот таких сущеней. Эти недоработки в войну обросли новыми сложностями, но надо бороться. Иначе не победить.
Но хорошо так сознавать – ясно и категорично, труднее было соответственно поступить. Хотя бы с Сущеней. Войтик не чувствовал никаких затруднений позавчера, когда они ехали на станцию, но за минувшие два дня их отношения несколько изменились. Сегодня между ними уже появилась какая-то связь (связь с предателем!), они делали одно дело – несли труп Бурова, а впереди их ждал опасный переход через шоссе, где наверняка не обойтись без помощи Сущени. Значит, надобно еще поводить его за нос, сделать вид, что Войтик доверяет ему и даже в чем-то с ним соглашается.
– Ну оно по-разному бывает. Конечно, война, – примирительно заключил разговор Войтик.
Однако эти его слова Сущеня подхватил с несогласием и заговорил с такой наболевшей запальчивостью, что удивил настороженно притихшего Войтика.
– Вот вы говорите – война! Что все бывает... Но разве за полтора года войны все переменилось? Разве человек так скоро меняется? Чтобы до войны один, а в войну – другой? Я тут тридцать семь лет прожил, меня все знают. Всегда все уважали, ни с кем не поругался ни разу. Ну а почему теперь перестали верить? Вот получается, что немцам верят, а своему человеку – нет. И соседи, и вы. Женка даже и та... сомневается.
