До и после «Чучела»

нам вовсе нет дела до того, что во времена «плаща и шпаги» убийство становилось делом доблести, — нам важна сама доблесть, нам нет дела, что романтическая литература идеализировала своих героев, нам важен сам идеал, сам герой. Они стали той твердой и вполне конвертируемой валютой, по которой мы, наследники всего опыта и гуманизма прошлых веков, можем оценивать нашу духовную жизнь.

«Рыцари без страха и упрека» приходят к нам в ранней юности с первыми прочитанными книгами как наше личное открытие. И здесь, в столкновении с новыми временами и поколениями, ностальгия по ушедшему и как будто безвозвратно утерянному становится тоской по будущему, болевой точкой души, рождающей мечту о прекрасном, о благородстве и справедливости. У картины «Чучело» свои отношения с прошлым, имеющие для всего содержания огромное значение. В откликах зрителей, в письмах — а письма были и остаются бесценными документами истории человеческого духа, — есть замечательные «автопортреты» юношей наших дней, написанные совершенно непроизвольно, искренне и просто — в потоке размышлений и чувств. Меня не на шутку волнует, что фильм вызвал к жизни именно такие письма: в них все оценивается по критерию духовности — ив этом для меня что-то самое главное из всего, что произошло…

Письмо из Краснодара (отрывок):

«Здравствуй Кристина! Я не знаю твоего домашнего адреса, поэтому пишу на киностудию, чтобы переслали тебе. Сегодня я посмотрел фильм «Чучело», о котором уже много и противоречиво написано в газетах. Я потрясен твоей игрой, великой силой души и величайшим милосердием твоей Лены Бессольцевой. Ты прекрасна. Грация твоих жестов, трепетность прекрасных длинных рук, воздушная легкость твоей походки выдают твою хореографическую подготовку. Ты, наверно, занимаешься балетом? «Некрасивость» твоего лица прекраснее самых совершенных лиц. На нем отражается каждое движение твоей души, каждая мысль. В нем прелесть чистого юного существа и многострадальная терпеливость — милосердие русской женщины. И твой звенящий голос, его ирония, его нежность. Гениальное простодушие не от простоты, а от величайшего самопожертвования и милосердия. О, как милосердна ты и как недосягаемо велика в сравнении с ничтожным, предавшим тебя Сомовым! Я полюбил твою Лену Бессольцеву, образ которой неразделим с тобой, с твоим обликом.

Как ты умеешь смеяться! Даже в смятении, в горе — вдруг серебряный смех. Самая большая и бесспорная удача фильма — ты. Последние кадры: снимают головные уборы юные курсанты, отдавая честь твоему мужеству. Их головы обриты, как и твоя. Ты тоже воин, воин-победитель с обритой, но не склоненной головой.

Фильм не жесток. Я знаю — так не бывает, так могло быть, но не должно повториться! Фильм заставит многих задуматься над своим отношением к жизни, к себе, к друзьям и врагам. Пылает чучело, но не сгорает в огне твоя великая душа. Добро торжествует. Жестокость страшна в мире, ибо она порождает жестокость. Но жестокость не ожесточает твою Лену. Она не сломилась. Лишь захотела стать еще безобразнее для тех, кто ее считает такой, и обрилась наголо. Но от этого становится прекрасней, одухотворенней…»

Письмо с Дальнего Востока (отрывок):

«Пишет Вам курсант с Дальнего Востока… Вот уже третий раз смотрю фильм «Чучело». Да какой же Вы человек, если поставили такой фильм!!! За все свои 19 лет я посмотрел много фильмов. Пересмотреть все, конечно, не удастся. Это «Судьба человека», «Летят журавли», «Белорусский вокзал»… Фильмы замечательные, но то фильмы о том времени, которое мое поколение знает лишь из рассказов. А тут появился фильм о сегодня, о нашей жизни. Я не могу сказать, что Ваша кинокартина хороша. Просто, по-моему, нет слов, которыми можно выразить свои чувства. Фильм прекрасен, замечателен и даже более того! Это даже не фильм — это же вопль чистой человеческой души: «Люди, смотрите, оглянитесь! Что же мы делаем!» Он рассказывает о нашей жестокости, о мещанстве, о пошлости и, конечно, о той хрустальной чистоте, которую мы должны нести всю жизнь, крепко-крепко прижав к груди, чтобы не разбить ее и не потерять где-нибудь в суете…»

ЗАГАДКА ЗРИТЕЛЯ И МОДА

У современных проблем есть какая-то удивительная черта — они как бы стали живыми существами. Они имеют свои тенденции, оказывают влияние, прогрессируют и даже имеют свою психологию. События то и дело меняют характер, экономику лихорадит, финансы капризничают. Условные понятия и неживой мир как бы приобрели живую образную конкретность: города растут и хорошеют.

как красны девицы, всевозможные идеи оплодотворяют друг друга, будто они находятся в биологической связи, и распространяются, точно какие-то вирусы. А всякие тенденции приходится время от времени оздоравливать, как городских детей, страдающих малокровием. Вещи, окружающие нас, рождаются и умирают, совсем как люди, и кладбища паровозов или кораблей образно не менее содержательны, нежели человеческие погребения. Потрепанные автомобили вдруг ласково именуются «старушками», и между ними, как между ветеранами спорта, устраиваются соревнования, а в газетах потом сообщают, что первым пришел такой-то «Форд» образца бог весть какого года. При этом фамилия водителя приводится в скобках как некая подробность, не более того.

Я, как конкретный человек, с именем и фамилией, все больше и больше чувствую себя поставленным «за скобки». Наиболее значительную часть суток я не имею ни имени, ни фамилии, ни своих склонностей, ни своего лица. Я — все что угодно, только не конкретный человек, я существую как понятие, не больше: квартиросъемщик, жилец, сосед, прохожий, проезжий, человек, сидящий напротив. Я посетитель, покупатель, сослуживец, член кассы взаимопомощи. Я клиент, абитуриент, пациент, потребитель, провожающий, отъезжающий…

Ее Величество Регламентация разлиновала меня, как тетрадку в клеточку, на правила и параграфы, на права и обязанности. Но если раньше это касалось в основном внешних аспектов моей жизни, то сейчас я все более регламентируюсь внутренне, и «благодарить» за это я должен современную моду, как доминанту массовой культуры. Термин «массовая культура» получил в нашей социологии твердый эпитет — буржуазная. Наша социалистическая культура — это культура для широких масс, ее главная задача — сохранить духовное содержание культурного строительства, его общественно-политический потенциал. Однако, хотя я и не социолог и могу, конечно, ошибаться, я все больше вижу вокруг себя растущую тенденцию стихии «массовой культуры» в ее самых негативных проявлениях. Я не могу не видеть, что эпитет «талантливый» категорически заменен на деловое обозначение — «популярный», что понятие «достоинство» все чаще заменяется популярным ныне словом «престиж», что разница между возможным и невозможным в искусстве, между талантливым и бездарным, которая совсем недавно считалась очевидной, все чаще трактуется как (всего лишь) разница вкусов: «вам так нравится, а нам эдак!»

Появились ученые и бесчисленные научные труды без тени науки, есть искусство без самого искусства, культура без культуры, нравственность без всякой нравственности, оголтелая деятельность без всякой деятельности. Это как раз то, что и называется «массовой культурой», которая подменяет ценности их внешними признаками, рождая даже свой «стиль» современного искусства, который можно назвать стилем «дизайн».

Дизайн — это красиво, модно, лихо. Что? — неважно. Важно, что «фирма», отлично сработано, на уровне мировых именно стандартов, и при этом — «только у нас»! Дизайн — стиль, суть которого комфорт, в нем могут быть любые стили, на любой вкус: дизайн может быть в стиле модерн, в стиле барокко, в древнекитайском, староиндийском, в сочетании стилей, вплоть до знаменитого «китча» — безвкусицы, доведенной до совершенства эклектики. Все это сфера обслуживания современного мещанина, сфера обслуживания не просто «живота» — это примитивно, сфера обслуживания «бездуховной души», суррогата из моды и стяжательства. Мещанин «духовно» самоутверждается, его идеал бытового комфорта перенесен на требования к искусству, которое покупается и продается.

Мода как доминанта массовой культуры по нынешним временам сделала головокружительную карьеру. Из «отличной штучки» она вдруг на наших глазах стала особой солидной и уважаемой в самых широких демократических кругах. Вокруг нее вертится уже не одно поколение. Она явно освоила современные скорости и опережает время, как сверхзвуковые самолеты опережают рев собственных двигателей. Мы