ЛЕНА БЕССОЛЬЦЕВА — КРИСТИНА ОРБАКАЙТЕ
Успех Кристины Орбакайте в роли Лены Бессольцевой бесспорен. Даже тов. Быкова Т. Т. из Ставрополя, которая в своем письме предлагает меня за картину «за решетку посадить», заканчивает письмо так: «А Кристина молодец, далеко пойдет девочка!» И я благодарен ей за эту последнюю фразу, ибо тут непроизвольное признание фильма в его главной части — в образе положительного героя. Автор письма даже не отдает себе отчета в том, что если в спектакле «Гамлет» сам Гамлет «молодец и далеко пойдет», то спектакль явно получился.
…Так как же все-таки удалось Кристине так глубоко проникнуть в живую жизнь образа? Отчего зритель отмечает слияние роли и исполнительницы? «Художественность до эффекта документальности», как пишут зрители.
И если действительно К. Орбакайте создала тот образ, о котором мы сегодня говорим, то это —
во-первых: наверное, успех целого направления развития в советском кино образа ребенка как образа человека в самом полном смысле этого слова, где возраст только подробность, обстоятельство, а Главное — сложная внутренняя жизнь, поиск неповторимой индивидуальности, нахождение истоков будущей личности;
во-вторых: это, как всегда, его величество случай, ибо, не окажись на этой роли именно Кристина, еще не известно, что было бы со всеми самыми верными принципами;
в-третьих: а это, наверное, и есть самое главное — уникальная актерская одаренность юной исполнительницы, давшая ей возможность найти свой путь к сердцу зрителя…
ЗАГАДКА ЗРИТЕЛЯ
…Люди в нашей огромной квартире делились по самым разным плоскостям и направлениям. Плата за электричество порождала деление на «индюков» и «всех остальных». «Индюки» имели индивидуальные электросчетчики, а «все остальные» платили с общего, вводя сложнейшие системы расчетов: «с носа», «с электроточки» — по-разному, мнений было много… В связи с отоплением (топили дровами) жильцы делились на «парадных» и «дворовых». У «парадных» подвалы для хранения дров находились прямо в парадном, а у «дворовых» — во дворе. Во двор ходить было гораздо дальше, а в парадном подвале было сыро, и шел неразрешимый спор: кому хуже? Было деление на «ту» и «эту» половину коридора, и я, маленьким, мог часами находиться в меланхолии, думая, почему наша половина, которая всегда называлась «эта», если я попадал в другой коридор, тут же становилась «той»? Только спустя много лет я понял, что жизнь в нашем доме дала мне много уроков «наглядной диалектики».
По всем линиям и плоскостям, разделявшим нас на разные категории, сосредоточивались переплетения больших и малых конфликтов, и жильцы все время должны были группироваться и перегруппировываться. Например, люди могли дружить, как владельцы индивидуальных счетчиков, и сталкиваться на почве хранения дров. Многоплановость взаимоотношений порождала вечное брожение умов. Конфликт практически не мог быть единичным, он тут же замыкал всю цепь конфликтных ситуаций. Происходила цепная реакция, носившая характер «пулеметной очереди», и разобраться, где «свои», где «чужие», было невозможно. Начинал действовать закон: «все со всеми против всех» и «все, до одного, против одного», при этом вся штука в том-то и состояла, что «одним» у нас практически никто остаться не мог. Люди постепенно адаптировались к постоянному накалу страстей, привыкали, умели от улыбки мгновенно переключаться на «разговор» любой тональности, вплоть до самой высокой, и тут же, как ни в чем не бывало, приходили в состояние полного покоя и умиротворенности: нянчили детей, варили, стирали, говорили о политике, судачили, делились горем и радостью, плели интриги, пели хором песни и прочее. И несмотря на то, что в 19-й комнате жил работник МИДа, а в 16-й — уборщица с винзавода, в 12-й — Директор подмосковного пушного совхоза, а во 2-й — проводница поездов дальнего следования, у нас господствовало полное равенство.
Интересно, что были и «факторы объединяющие», например, книга. Если она попадала в наш дом, то уже самостоятельно путешествовала по всем коридорам и комнатам, так что даже хозяин сам не мог ее допроситься и вообще не знал, где она.
Но особенно резко жители нашего коммунального дредноута делились как зрители. Тут шло деление на две четкие категории: на тех, которые ходили в театр, и на «всех остальных», которые, «как нормальные люди», ходили в кино. Тех, кто ходил в театр, не любили. А уж когда наступал день спектакля, их просто ненавидели. Этот день почему-то становился известен заранее. С утра обстановка постепенно накалялась. Уже накануне идущие в театр теряли им «на и фамилии и превращались в «этих» («Эта» и «Этот»). И если «эта» по случаю оказывалась на кухне, там сразу воцарялось гробовое молчание, даже примусы гудели враждебно и чуть не взрывались.
К определенному часу, когда «эти» должны уже были «выходить», все соседи случайно оказывались у дверей своих комнат — кто подметал пол, кто просто так стоял, задумавшись. «Эти» шли в театр парой — муж с женой, одетые во все лучшее, оставляя за собой запах одеколона. Мы, маленькие, чтобы потрафить взрослым и для собственного удовольствия, шли сзади и кривлялись, вихляя тощими задами. Мы вдыхали запах одеколона, закатывали глаза и изображали на лице наслаждение. А потом хором выдыхали запах обратно:
— Х-х-х…
Взрослые же провожали парочку глазами, переглядывались, качали головами и переговаривались, давясь от смеха:
— «Ети»-то! «Ети»-то… прямо, ой… в тиятер пошли.
Хождение в театр казалось буржуйской претензией на какую-то особую жизнь, которой окружающие не были достойны. Таких претензий не любили.
А ведь тогда не любили и людей в очках говорили:
— А еще в очках!
Считалось, что очки человек носит только для того, чтобы показать, какой он умный, а так-то они вообще не нужны. Даже примета была — «десять очкариков встретишь — желание исполнится». Не любили людей в шляпах. Фраза: «А еще в шляпе!» — обошла потом все эстрадные фельетоны. Одним словом, не любили всего этого: «В очках, в шляпе, да еще и в театр ходит!» Подозрение возникало — «наши ли это люди»?
С точки зрения нашего коридора, нормальный человек должен был ходить в кино. Мужчины в
