не скажет, потому что с живыми они не разговаривают.
«Часов нет, – подумал Громов, – вот и не скажут. Надо было прибить вместо лика часы. Никто бы не столбенел, и все бы время знали».
– А почему они не разговаривают? – спросил ребенок.
– Не понимают по-живому, – вздохнула мать и продолжила описывать деревню, куда проводник сдаст ребенка, если он немедленно не заснет. Все проводники, если верить ей, обходили поезд и проверяли, кто спит, кто не спит. Если ребенок в неположенный час бодрствует, проводник его берет и сдает в Жадруново. Почему в Жадруново? Громов знал, что такая деревня есть, и даже шли вокруг нее смутные боевые действия в первые месяцы войны, но потом о ней перестали сообщать – видимо, федералы были там неуспешны. Именно туда пообещал закатать его Гуров, если он не доедет до Колосова. Темная деревня представилась ему чем-то вроде огромной гауптвахты, где вместо лика был Здрок, перед которым все замирали; на эту гауптвахту проводники, разводящие, водопроводчики и другие профессионалы с корнем «вод» собирали солдат, которые, вместо того чтобы бодрствовать, спали на посту. Всех их сдавали в Жадруново, и все они там замирали столбами в том же состоянии полусна-полуяви, в котором и сам он вторые сутки тащился в поезде, спотычливом и вялом; Воронов бесшумно, не всхрапывая, спал на нижней полке древнего плацкартного вагона, куда они пересели пять часов назад из такой же вялой дегунинской электрички. В соседней плацкарте долго голосила сумасшедшая старуха, раскрывала розовый, беззубый, кошачий рот, мявчила чего-то; ее вез с чьих-то похорон, непременно требовавших присутствия прародительницы, толстый лысый сын, все умолявший мать успокоиться, а потом пристукнувший на нее кулаком; еще через стенку орал младенец; так они вдвоем и голосили, старый да малый, в бледном полусвете июльского вечера. Электричества в вагоне не зажигали. «Цыцю, цыцю ему дайте!» – прикрикнул толстый сын прародительницы на соседку с младенцем; та огрызнулась, что младенец только что ел и кричит не от голода. Только заснул младенец и успокоилась старуха – проснулся мальчик лет шести напротив Громова и принялся трясти мать, повторяя, что ему страшно. Мать не нашла ничего лучшего, как рассказать ему сказку, которой перепугался бы малый и повзрослее. Она уныло, монотонно описывала ему деревню Жадруново, куда он немедленно попадет, если вот сейчас не заткнется. Деревня Жадруново, по легенде, располагалась где-то на юге, на Волге, за Казанью, и сведения о ней были очень сомнительные, потому что оттуда никто не вернулся; откуда же знали, что там? Может, звонил кто или писал… здравствуйте, дорогие родители, во первых строках моего письма хочу сообщить вам, что нахожусь в деревне Жадруново Казанской области, куда забрел сдуру и выбрести теперь не могу. Умоляю прислать что-либо, поскольку еды здесь тоже нет никакой, коровы доятся черным молоком, а на всех окнах желтые занавески. После третьего обращения «Который час?» они срываются с этих, о господи, забыл, как это называется, с этих, короче, штук, вот же как выбили из меня все приметы штатской жизни, о, вспомнил, карнизы, и душат задавшего несвоевременный вопрос. Несвоевременным его следует признать потому, что времени в деревне Жадруново нет, как нет и ничего другого. Там исчезает все, включая посылки. Шли скорей посылки, сало, масло шли, зашипит старуха – в рот ее еби. Отечественный фольклор, переписка внука-зэка с дедом-крестьянином. Дед-крестьянин явно был из Жадрунова – он решительно отказывает внуку в сале, масле, да и старуху, вероятно, ебать не стал, перетопчется. Если бы он жил в Дегунине, он бы точно собрал посылку, огромную, со сливками, ее не приняли бы на почте… В Дегунине живут добрые белые бабы, а в Жадрунове – странные черные люди, вероятно, негры, потомки Пушкина, и все сведения о деревне исходят именно от них: призывают же их в армию или ездят же они куда-то за солью… Откуда ты, хлопец? – спрашивают его. – Я из Жадрунова. О как! И тут же все столбенеют, решительно все, потом на эти столбы натягивают провода и прокладывают железную дорогу, чтобы хоть на что-нибудь сгодились. До чего я ненавижу эти провода и поезда и это население, ни на что не способное ни в мирное, ни в военное время. Стоят остолбеневшие люди, а мимо них тянется поезд с такими же столбами. Столб маменька- прародительница все время орет кошачьим ртом. Дайте мамыньке цыцю! Мамыньке дают цыцю, и она затыкается. Когда же все это кончится, ведь мы давно должны были приехать… В эту секунду они приехали.
Поезд дернулся, заскрежетал и остановился. Это была не первая остановка, и Громов не ждал от нее ничего особенного, – то полустанки, то просто замрем среди ровного поля не пойми почему, отдыхаем, переводим дух, плетемся далее… но вскоре в окно, совсем рядом с его головой, решительно постучали. По вагону побежала перепуганная проводница.
– Батюшки, партизаны, – причитала она, – партизаны напали! Мальчики, не погубите, мы за вас! Ей, пуэбло унидо хамас сера венсидо!
Молодой человек в ватнике с оранжевой повязкой на рукаве прошел по вагону, оповещая пассажиров:
– Господа и товарищи! Рельсы взорваны молодежной боевой организацией «Революционная альтернатива». Можете оставаться на местах, но предупреждаю вас, что это бессмысленно. Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны. Просьба не оставлять в вагонах свои вещи. Боевая организация «Альтернатива» действует бескорыстно. Ваше барахло нас не интересует. – Чувствовалось, что партизан любит поговорить. – Наша единственная задача – разрыв коммуникации и прекращение бессмысленной бойни. Так всем и передайте, если спросят. А спросят, кто взорвал, – передайте привет лично от бойца Петра Каланчева, по кличке Каланча…
– Каланча! – неожиданно крикнул с нижней полки рядовой Воронов.
– Ктой-то? – дурашливо отозвался Каланчев.
– Это я, Воронов.
– Господи! Ворона! Ты откуда? Ты же на фронте, Ворона!
– Да я в Колосово тут… по заданию еду, – уклончиво отвечал Воронов.
Громов понял, что роли поменялись и что теперь он у Воронова в руках. Сейчас рядовой сдаст его партизанам, которые вряд ли благоволят к офицерству, тем более федеральному, – и прощай, моя блондинка. Воронов, однако, никого сдавать не собирался.
– Товарищ капитан, – зашептал он доверительно, – разрешите обратиться!
В него настолько вбили воинскую вежливость, а Громов еще и добавил, что теперь, в экстремальных обстоятельствах, он не мог слова сказать в простоте.
– Обращайтесь, – кисло сказал Громов.
– Это мои товарищи, я сам когда-то был в «Альтернативе», – шептал Воронов. – Знаете, еще когда они просто… ну, в армию не шли и все такое… Это уж потом я узнал, что они поезда под откос пускают. А тогда ничего такого, поэтому я с ними и был. Они нормальные ребята, товарищ капитан. Никому ничего не сделают. Может, еще до Колосова добросят… нам же срочно, да? Я договорюсь, да?
– Договаривайтесь, – пожал плечами Громов. В этой ситуации от Воронова могла быть хоть какая-то польза.
