Ты, собственно, кого имел в виду-то?
БУШ
Китай!
ПУТИН
И я подумал, что Китай.
Вот пара фраз буквально авантюрных —
Мы тут буквально все потрясены.
Мол, те, что кое-где томятся в тюрьмах,
Есть будущая власть своей страны.
А ежели тиран не верит в это,
То он недальновидец и дурак.
Скажи, кого ты держишь в голове-то?
БУШ
Ирак!
ПУТИН
И я подумал, что Ирак!
Еще один вопрос – и я отстану.
Одна деталь меня буквально жжет.
Ты говорил, что есть на свете страны,
В которых власть свободу бережет,
Не жмет на кнопки, не ломает клавиш,
Но управляет, личностей ценя...
Ты, собственно, кого в пример-то ставишь?
БУШ
Тебя!
ПУТИН
И я подумал, что меня.
НАЗНАЧЕНО!
Вхожу в кафе. Прошу себе меню. Официант, загадочен и мрачен, мне говорит, что выбор мой назначен и пусть я в этом сам себя виню. Так лучше с точки зрения морали, так думают эксперты и печать, но все, что мы когда-то выбирали, теперь нам будут сверху назначать. Либерализм, выходит, канул в Лету. Возьмите борщ и выпейте до дна.
Я говорю:
– Но я хочу котлету!
Он говорит:
– Котлета вам вредна.
– Ну хорошо, – я говорю в ответ, – привыкну я и к этой перемене... Но, может, завтра можно мне котлет?
– Нет, завтра, – говорит, – у нас пельмени.
– Ну ладно, – говорю, – пойду к жене. Но я ведь не женат; жениться, что ли? Хоть это-то в моей покуда воле – иль и жену теперь назначат мне?
Иду к Марусе. Говорю:
– Маруся! Моею будь, ты лучшая жена!
Она в ответ:
– Сейчас я разревуся, но я уже другому отдана. Женою я назначена соседу, его зовут Иван Попийвода, и завтра же к нему я перееду, хотя клянусь любить тебя всегда. И то сказать – у нас опасна воля! Начнется хаос, подкупы, пиар... Тебе ж, увы, назначен некто Коля. Вы лучшая из всех возможных пар. Увы, ты часто злишься беспричинно, ворчишь на президента, рвешься в бой... Он усмирит тебя.
– Но он мужчина!
– А женщина не справится с тобой!
– Ну что же, – говорю. – Чего же боле. Такой судьбы не пожелать врагу: котлеты нету, я женат на Коле... Но что-то выбрать я еще могу!
Иду домой, шагаю к гардеробу, хватаюсь за рукав от пиджака – из гардероба тянется рука и мне подносит каторжную робу, хотя и подновленную слегка.
– Что это? Может быть, в порядке штрафа? – я спрашиваю, словно идиот. И мне в ответ доносится из шкафа: «Нам лучше знать. Ей-богу, вам идет».
– Любой мой выбор, значит, неудачен? – я говорю, хватаясь за чело. А мне в ответ:
– Но ты сюда назначен! И ведь живешь? Привыкнешь, ничего. И сам подумай, милый: не пора ли нам отойти от ельцинских начал? При нем вы что попало выбирали, и ничего никто не назначал – и нагло жировал политтехнолог, и подкуп откровенно правил бал... Но радуйся: бардак у нас недолог. Он всю страну изрядно задолбал. Чуть-чуть поропщут дураки и дуры – они себе же сделают хужей, – а после всем назначат процедуры, начальников, одежду, жен, мужей... Подумай, экономия какая! Когда-то баба, мужа завлекая, на тряпки столько тратила, а тут, разврату нипочем не потакая, ей мужа при рождении дадут! Чтоб выбором не мучиться напрасным меж, например, коричневым и красным, ты будешь сразу серый получать...
– Ну что же, – говорю, – пора кончать. Кончать с собой, не думайте плохого. Пойду повешусь, что ли. Извини.
– Нет, – говорят. – Забудь про это слово. Стреляться – да, а вешаться – ни-ни.
НЕПРАВИЛЬНАЯ ПОБЕДА
Недавно Вике-Фрейберга (она рулит покуда Латвией свободной) сказала, что она раздражена российской хамовато-стью природной. Мы не вольны, промолвила она, внушить манеры русскому соседу. Пускай они там пиво пьют до дна за эту их несчастную Победу, пусть на газете чистят воблин бок и, оторвав куски от рыбьей тушки, под рев гармони шпарят назубок свои неэстетичные частушки – нам варваров исправить не дано. История загонит их в парашу. Мы будем пить не пиво, а вино, и не за их победу, а за нашу.
Простите этот вольный перевод, но суть сводилась к этому, ей-богу. Итак, латвийский доблестный народ не хочет пить за нашу Перемогу. Не мне Европу гордую учить, – ее авторитет не поколеблен, – но Фрейбергу я должен огорчить. Она, похоже, будет в меньшинстве, блин. Не зря полки шагали на убой. Не только в Новом, но и в Старом Свете за ту победу станет пить любой, раскладывая воблу на газете. И англичане, дружно разложив на свежей Times бекон и чи-кен-карри, поднимут крепкий эль за тех, кто жив из тех, кто фрицам надавал по харе. Французы, разложив на «Фигаро» свои сыры и жирные паштеты, – о, как течет слюной мое перо, о, Франция упитанная, где ты! – поднимут тост среди парижских крыш за тех, кто в Resistance отличился, а вовсе не за тех, кто сдал Париж и под Виши от страха обмочился. И даже в Штатах, кажется, полно таких, что в память доблестного года свое калифорнийское вино закусят сочным лобстером Кейп-Кода – и, положив на «Вашингтонский пост» отваренного краба-исполина, возьмут его за ярко-красный хвост и скажут: «Ну, за взятие Берлина!» О Вайра! Я пишу вам из Москвы. Простите, я известный безобразник. Мы выживем, ей-богу, если вы в Россию не поедете на праздник. Пятнадцать лет мы, кажется, живем без Латвии – пленительной простушки, и нашу воблу жесткую жуем и распеваем грубые частушки. И пусть глава свободных латышей, угрюмая, как гордая гиена, разложит пару заячьих ушей на доблестном таблоиде Diena – оскалится, как нильский крокодил, который плачет, если безутешен, – и выпьет не за тех, кто победил, а за того, кто в Нюрнберге повешен.
БЛАГОДАРНОСТЬ
