согласия царя, уехал на жительство в Крестный монастырь на островке Кие, сопровождаемый сотнею стрельцов, назначенных царем в виде почетного конвоя для охраны от летучих шаек татар, и увез жалованную “ругу” на свои монастыри в сумме двух тысяч рублей.
Глава VIII. Суд нечестивых
Московские бояре, никогда не отличавшиеся способностями государственных людей и остававшиеся всегда мелкотравчатыми интриганами, были задеты в своем самолюбии суровым и умным Никоном; воспользовавшись прекращением дружбы царя с патриархом, бояре принялись всевозможными средствами травить своего врага, не понимая, что этим они играют на руку тем элементам, которые были враждебны московскому единодержавию, и нашли поддержку в двуперстниках. Пока религиозно-социальное восстание исподволь охватывало окраины государства и угрожало центральному правительству сильными неурядицами, спесивые и надменные бояре собирались засудить мордовского мужика, которому они были когда-то “выданы головою”. Совместно с духовными иерархами, не любившими Никона, постановлено было созвать собор, но так как все сознавали свое невежество и неспособность авторитетно решить важный церковный вопрос, то обратились за содействием к грекам, частенько наезжавшим в богатую и хлебосольную Москву за подаянием. Византийские греки издавна славились как ловкие диалектики и опытные казуисты, готовые служить и нашим и вашим; во главе этих пришельцев был умный пройдоха Паисий Лигаридес, носивший громкий титул Газского митрополита и бывший, кажется, “привлеченным” ордена иезуитов. Иеромонах Арсений познакомился с ним где-то за границею и указал на него Никону как на образованного человека, который может быть полезным при исправлении книг; приглашенный патриархом, Лигаридес приехал только в 1662 году, уже после собора, но быстро сориентировался в новом положении и стал во главе враждебного Никону духовенства, рассчитывая извлечь из этого материальную выгоду.
Но еще до приезда Лигаридеса, 16 февраля 1660 года, открылся поместный собор в Москве, под председательством Питирима, блюстителя патриаршего престола. С тайным содействием греческих архиереев, среди которых выделялся Кирилл Кипрский, под свежим впечатлением ненависти, собор положил не только избрать нового патриарха, но лишить Никона даже чести архиерейства и священства. Такое усердие не по разуму смутило Алексея Михайловича, сознававшего, что Никон виновен перед ним, светским монархом, но не перед духовным судом, и поэтому он обратился отдельно к греческим канонистам. Те, соображая, откуда ветер дует, не только одобрили постановления собора, но еще подтвердили их ссылками крайне сомнительного качества на Номоканон. Царь готов был уступить, как появился неожиданно защитник Никона; это был иеромонах Славинецкий, приглашенный на собор и раскрывший измышления греков. В обширной докладной записке царю Славинецкий толково и ясно доказал всю несостоятельность применения указанных греками ссылок; опираясь на церковное право, он утверждал, что собор имеет право избрать другого патриарха, но не может лишить Никона архиерейства и священства, так как добровольно отрекающиеся архиереи не могут быть лишены сана без вины и суда. Кабинетный ученый и никому не опасный человек по своей мягкости характера, Славинецкий одним росчерком пера уничтожал все постановления собора как безусловно нелегальные, убежденный им Алексей Михайлович решил не утверждать соборных постановлений и обратился к Никону через посланного в Крестный монастырь стольника Матвея Пушкина, чтобы он дал свое благословение на избрание нового патриарха. С далекого устья Онеги пришел ответ, в котором, подтверждая свое согласие на выбор архипастыря, Никон заявлял, что если его пригласят в Москву, то он даст свое благословение новоизбранному патриарху, а сам удалится в монастырь. Члены собора испугались возможности появления в своей среде Никона и так повлияли на царя, что тот позволил строптивому старцу вернуться только в Новый Иерусалим. Приехав туда, Никон немедленно подал жалобу, что в Крестном монастыре его хотел отравить черный дьякон Феодосии, очевидно, фанатик-двуперстник, подосланный крутицким митрополитом. По приказанию царя Феодосий был схвачен со своими соумышленниками и подвергнут в Москве пыткам, но бояре сумели замять это дело. Между тем, в Новом Иерусалиме Никона ждала другая неприятность: окольничий Боборыкин, у которого была приобретена земля под монастырь, знал об опале патриарха и, пользуясь его отсутствием, самовольно завладел монастырскими угодьями; заведующий Новым Иерусалимом подал жалобу на самоуправство в монастырский приказ, но последний признал Боборыкина законным владельцем захваченной им земли. Вследствие этого между монастырскими и боборыкинскими крестьянами начались обычные споры, препирательства и драки; подстрекаемый из Москвы сутяга Боборыкин, в свою очередь, подал жалобу в приказ, а этот привлек к ответственности монастырских крестьян. Крайне раздраженный крючкотворством приказа, поступавшего умышленно в пользу Боборыкина и другого соседа, Сытина, Никон написал царю резкое письмо, в котором называл церковь гонимою и сравнивал ее с апокалипсическою женою, преследуемою змием.
“Откуда взял ты такую дерзость, – спрашивает он Алексея Михайловича, – чтобы делать сыски о нас и судить нас? Какие законы Божий повелели тебе обладать нами, Божиими рабами? Не довольно ли тебе судить правильно людей царствия мира сего? Но ты и об этом не стараешься... Мало ли тебе нашего бегства? Мало ли тебе, что мы оставили все на волю твоего благородия, отрясая прах ног своих ко свидетельству в день судный? Рука твоя обладает всем архиерейским судом и достоянием. По твоему указу – страшно молвить! – владык посвящают, архимандритов, игуменов и попов поставляют, а в ставильных грамотах дают тебе равную честь со Святым Духом, пишут: “По благодати Святаго Духа и по указу Великого Государя”. Как будто Святой Дух не волен посвятить и без твоего указа? Как много бог тебе терпит, когда написано: “Аще кто на Святаго Духа хулит, не имать оставления ни в сей век, ни в будущий”. Если тебя и это не устрашило, то что может устрашить? Уже ты стал недостойным прощения за свою дерзость. Повсюду твоим насилием отнимаются у митрополий, епископий и монастырей движимые и недвижимые вещи. Ты обратил ни во что установления и законы святых отцов, благочестивых царей греческих, великих царей русских и даже граматы и уставы твоего отца и твои собственные. Прежде, по крайней мере, хотя и написано было по страсти, ради народного смущения, но все-таки сказано: “В монастырском приказе сидеть архимандритам, игуменам, священникам и честным старцам”, – а ты все это упразднил: судят церковный чин мирские судьи. Ты обесчестил Святого Духа, признавши его силу и благодать недостаточною без твоего указа; обесчестил святых апостолов, дерзая поступать противно их правилам; лики святых, вселенские соборы, святых отцов, благочестивых царей, великих князей, укрепивших православные законы. Ордынские цари восстанут против тебя в день судный с их ярлыками; и они, неверные, не судили сами церковных судов, не вступались ни во что церковное, не оскорбляли архиереев, не отнимали Божие возложения, а сами давали граматы, которые всюду по митрополиям, монастырям и соборным церквам соблюдались до твоего царствования. Того ради Божия благодать исполняла царские обиходы, и мир был весь строен, а в твое царствие все граматы упразднены и отняты у церкви Божией многие недвижимые вещи. За это Бог оставил тебя и впредь оставит, если не покаешься...”. Далее озлобленный старик передает, что ему было видение во время дремоты в церкви в пору заутрени: являлся митрополит Петр и велел передать царю, что за обиды, нанесенные церкви, был два раза мор в стране, а царское войско потерпело поражение; затем представился в видении царский дворец, и какой-то старец сказал: “Псы будут в этом дворе щенят своих родить, и радость настанет бесам от погибели многих людей”.
Вполне естественно, что такое прямое нападение упорного теократа на монарха, взявшегося серьезно изменить ненормальное положение духовенства в государстве при помощи более стройной системы законов, не могло расположить Алексея Михайловича к уступкам бывшему другу. Между тем, монастырский приказ, видя невмешательство царя и руководимый отъявленными врагами Никона, решил спорное дело о крестьянах в пользу Боборыкина. Выведенный из терпения таким крючкотворством и явною несправедливостью Никон отслужил в Воскресенском монастыре молебен, во время которого велел прочитать жалованную грамоту царя на землю Нового Иерусалима в доказательство того, что монастырский приказ решил дело неправильно, а потом произнес на Боборыкина проклятие по 108-му псалму: “Молитва его да будет грехом, да будут дни его кратки, достоинство его да получит другой; дети его да будут сиротами, жена его вдовою; пусть заимодавец захватит все, что у него есть, и чужие люди разграбят труды его; пусть дети его скитаются и ищут хлеба вне своих опустошенных жилищ... Пусть облечется проклятием, как одеждою, и оно проникнет, как вода, во внутренности его и, яко елей, в кости его...”. Смелый Боборыкин не испугался проклятия, но решил отомстить за публичное бесчестие: он бросился в Москву и донес кому следует, что Никон произнес проклятие на царя. Это произошло уже в 1662 году, после приезда из-за границы Лигаридеса. Набожный Алексей Михайлович пришел в ужас, узнав о проклятии, собрал русских и греческих архиереев и начал им жаловаться со слезами на глазах: “Пусть я грешен, но чем виноваты жена
