– Так и ты... Ладный танцор.
– Любил девчат покружить.
– А теперь не любишь?
– Теперь не до того. Теперь самого война закружила.
– А ты это... Забыла, откуда ты родом?
– Да я из Восточной. Борисов, город такой, слыхала?
– Это за Минском, кажется?
– За Минском. А ты местная?
– Из Скиделя. Двадцать восемь километров от Гродно.
– Знаю. Ходил в сентябре. Почти до самого Гродно добрались. Бобики там нас пугнули. В Лососне. А ты с мамой жила?
– С мамой и старшей сестрой. Замужней. А свояка немцы весной расстреляли.
– Хорошо еще, что вас не тронули. Мать и теперь там?
– Там, где же ей быть. С весны не видела, прямо душа чернеет. Как она там?..
– Надо повидаться. Туда же идешь? – спросил он и примолк.
Зоська вся подобралась в темноте.
– А ты откуда знаешь?
– Знаю.
Трудно задышав, Зоська не ответила, и он сказал, как о само собой разумеющемся:
– Что же ты – почти дома будешь и мать не навестишь? Так не годится.
– Знаешь, не совсем дома. Да и другие дела есть.
– Ну, знаю, надавали тебе заданий, надо выполнять. Но и о себе подумать не грех, – сказал он и зевнул. – У меня тоже в Скиделе есть знакомый. Бывший дружок даже.
– Живет там?
– Живет.
– Где, на какой улице? Может, я знаю?
– Нет, ты не знаешь. Он человек новый.
– Ну новых я, конечно, не знаю. Которые приехали в тридцать девятом, те не очень знакомы. Я же перед войной в Новогрудке училась.
– Я и говорю: не знаешь, – сказал Антон.
Зашуршав сеном, он переменил положение и вдруг положил руку на ее плечо. Она испуганно-зябко вздрогнула, сделав слабую попытку отстраниться, но отстраниться было некуда.
– Не надо...
– Теплее будет. А то ты в моем кожушке, а мне...
– А тебе холодно?
– Ну так, знаешь... Не очень, но все-таки.
Она промолчала, и он удобнее обнял ее рукой за плечи. Его большое и сильное тело источало приятное для нее тепло, и она, притихнув, почти обмерла под его рукой.
– Экая ты малышка! – переходя на шепот, сказал он с заметными нотками нежности. Ей вдруг стало смешно – никто не называл ее малышкой, – была она хотя и невысокого роста, но крепко сбитой, ловкой девчонкой.
– Я не малышка, – сказала она. – Я, знаешь, сильная.
– Да ну?
– В самом деле. Могу повалить. Даже такого, как ты.
– Как я?
– Ну.
Кажется, это было уже слишком, она шутливо преувеличивала, потому что чувствовала исходившую от него угрозу и неумело пыталась противостоять ей.
– Что, Дозорцев научил? – заинтересованно спросил он. – Самбо?
– Да, самбо.
– Гляди ты! Ну и разведчица!
– А что? Разве плохо?
– Нет, почему же? Еще бы оружие. Но оружия небось не дали?
– Разведчику не обязательно оружие. Лучше хорошие документы.
– Это конечно.
– А у тебя есть документы? У меня какой-то аусвайс потрепанный. Как бы не влипнуть с ним.
– Потрепанный – это хорошо. Надежнее потрепанный.
– По аусвайсу я Аделаида, понял? – сообщила Зоська. – А тебя как по документу?
– А все так же: Антон Голубин.
– А разве не заменили? Полагается же заменить имя и фамилию.
– Зачем менять? У меня документ незаменимый. – Он тихонько двинул бедром. – Револьвер системы «наган».
– Ой! – удивилась Зоська. – Как же это? А вдруг проверка?
– На случай проверки это понадежнее твоего аусвайса.
Унимая дрожь, Зоська настороженно примолкла – то, что у Антона оказалось оружие, ей не понравилось. Зачем оружие?
Так бы они спокойно пробирались проселками, выдавая себя за селян из какой-нибудь дальней деревни, в случае задержки и обыска – в карманах ничего подозрительного, как и учил Дозорцев. А тут – наган! Как бы через этот наган не провалить задание и самим не погибнуть.
– А в штабе там знают, что ты с наганом?
– Я сам лучше знаю, с чем мне идти.
– Ой, я боюсь...
– А ты не бойся. Ты на меня положись. Уж мы как-нибудь, – проговорил он игриво и, сжав ее плечи, вдруг поцеловал возле губ.
– Ой! Ты что?
– Ничего, ничего... Знаешь, после той встречи утром я не мог себе места найти.
– Это почему? – в сладком предчувствии спросила Зоська.
– Потому. За тебя испугался.
– О, дурачок! Ну чего ты? – ласково сказала она, невольно прижимаясь к его широкой груди. – Я уже не маленькая. Уже ходила в Михневичи. Помнишь, как там Стукачева повесили?
– Михневичи что? Михневичи тогда рядом были. А тут километров тридцать. По прямой если.
– Так ты за меня испугался? – переспросила она, блаженно улыбаясь в темноте. Это его признание показалось ей таким странным и таким сладостным, что она захотела снова услышать его.
– Ну. А ты это... Уже согрелась, – объявил он, все теснее обхватывая ее за плечи.
Она чувствовала на своем лице его разгоряченное дыхание, сердце ее учащенно забилось, отходящими от стужи пальцами она молча вцепилась в его руки. Но он с настойчивой силой все больше наваливался на нее, руки его скользнули под кожушком к ее бедрам, и она, испугавшись, вскрикнула:
– Ты что! А ну брось! И прочь руки, а то...
– Что?
– Кричать буду!
– Да?
– А ты думал?
– Ну что ж, – сказал он, подумав, и вдруг разнял у нее за спиной свои длинные руки. – Кричать не стоит. Спать будем.
Зоська промолчала, отходя от минутного возбуждения, удобнее закуталась в полу кожушка.
– Ты это не думай. Я не такая.
– Ладно, – сказал он устало. – Считай, я пошутил. Пошутить же можно?
– Пошутить можно. Но надо знать как.
– А ты, гляжу, злюка.
