– Тридцать восемь, – сказал я. И сразу ощутил двойное неудобство – оттого, что тридцать восемь мне будет только через четыре дня, и оттого, что вдруг показался самому себе старым.
– Ничего себе, – ухмыльнулась Света, – хорошо сохранился. – А ты чего, один, что ли, сюда приехал?
Я кивнул.
– Чего так? – подняв брови, насмешливо спросила ее подружка.
Я не сразу нашел, что ответить, и уже злился, что подошел к ним.
– Ну, так. Иногда одному нравится, – неопределенно сказал я, криво улыбаясь.
– А, ну бывает, – сказала Катя и, шевеля оттопыренными губами, отвернулась.
Напрягаться и развивать дальше разговор было неприятно, да и лень. Девушки тоже почти потеряли ко мне интерес. Я стал смотреть на слепящее море.
– Пойду погляжу на дно, – сказал я подружкам.
Интересно, как меняются в массовом сознании представления о престижности возраста. В конце пятидесятых главными героями западных фильмов были седовласые подтянутые джентльмены под пятьдесят. Шестидесятые – взрыв молодости, появление юных беспечных ездоков на Западе и романтиков в СССР. Семидесятые – культ тридцати пяти – сорокалетних героев мужчин типа Делона и Бельмондо во Франции и Басилашвили с Мягковым в СССР. Популярным женщинам тогда тоже было часто за тридцать. Середина восьмидесятых – постепенное омоложение модного возраста. В конце девяностых и начале XXI века – начался повсеместный культ красивой, ловкой, мобильной и активной юности. Реклама, кино, карьера в престижных компаниях – только молодым. Чем юнее – тем лучше и, пожалуй, вечнее. Мужчины за сорок сегодня красят волосы, учатся сленговому молодежному языку и стараются не показывать при смехе рта из-за плохих зубов. Женщины, если имеются деньги, делают пластические операции. Те, у кого денег и сил нет, живут как бы отдельно, в своих стареющих резервациях, пьют дешевую водку, спорят с телевизором и донашивают старую китайскую одежду. Старость и смерть сегодня синонимы, они немодны, их закрыли ввиду низких рейтингов у населения.
Романтические шестидесятые, эксперименты Годара, «Новая волна», советский режиссер Хуциев, киносценарист Шпаликов. Пожалуй, юность тех главных героев была какой-то другой – не правда ли? Как сказал генеральный продюсер нашей «Красной шапочки» Роберт Сергеевич Ланских, она, та шестидесятническая юность, состояла сплошь из лентяев, которые ничего не умели делать, а только читали книги, бренчали на гитарах и мечтали. Сам наш продюсер по возрасту тоже из шестидесятников. Однажды Роберт Сергеевич, на одном из послепередачных фуршетов в ресторане «Петрович», хорошо подвыпив, высказал такую мысль: «Книги – вообще вредная штука. Я, конечно, имею в виду хорошие книги, а не коммерческую литературу. Будь моя воля, я бы их совсем запретил», – «Почему?» – спросил кто-то из нас, кажется, администратор Даша. «Да потому, – грузно надувая щеки и жуя губами, ответил продюсер, – что человек, начитавшийся таких вот книжек, никогда не сможет нормально функционировать в современном мире. Он не сможет нормально зарабатывать, содержать семью, он всегда будет предателем для общества и близких – потому что будет помнить, что там, в книге, он видел нечто такое, чего нет в жизни. И он будет это самое нечто искать, мучиться. Как результат – ослабление воли, потеря самоуважения и желания достойно жить. Ну, это знаете, как оргазм у женщины». Сказав последнюю фразу, Роберт Сергеевич сильнее зажевал губами, нахмурился и, кажется, немного даже покраснел. Регина Павловна, решив, вероятно, что шеф оговорился, недоуменно посмотрела на него. Даша отвернулась в сторону. Марина Рутгерт сидела в изысканной позе, курила тонкую сигарету и бесстрастно ухмылялась – ее трудно было чем- то удивить. «М-да… прошу, конечно, прощения у дам, – кашлянув, продолжил продюсер, – но оно, пожалуй, наиболее точно передает мою мысль. Психологи заметили, что если женщина, никогда ранее не испытывающая оргазм, все-таки однажды его испытает – то она уже никогда этого не забудет, и втайне будет мечтать, как бы ей увильнуть куда-нибудь и снова испытать оргазм. Но это ни к чему хорошему, как правило, не приводит. Семьи разрушаются, люди беднеют, женщина становится несчастной. В наше время лучше уж функционировать без всяких оргазмов – счастливей будешь. Вот и хорошие книги – тот же оргазм, уводящий от реальности в страдания и несчастья. А долгие несчастья человеку противопоказаны, это еще Эпикур говорил… Ну! – тут Ланских высоко поднял свою рюмку с водкой, – давайте-ка, господа телеангелы и телеархангелы, выпьем за то, чтобы поменьше было в нашей жизни несчастий! А книги… ладно, бог с ними, прощаю. Я же не Гитлер какой-то. Сами, если что, отомрут за ненадобностью».
В том же пляжном павильоне, где продавалось пиво, я взял напрокат подводную маску с трубкой и длинные темно-синие итальянские ласты. Войдя по колено в море, я натянул ласты на ноги, затем поплевал на стекло маски, чтобы оно не запотевало, и смыл все водой. Аккуратно приладил маску к лицу, вставил под ремешок дыхательную трубку, зажал зубами резиновый загубник и опустил голову в воду. Не спеша лег, сделал несколько вдохов и, шевеля ластами, поплыл к выходу из пляжной бухты. Песчаное дно постепенно перешло в каменистое, с редкими водорослями и кустиками кораллов. Я проплыл под недостроенным мостиком возле полуразрушенного мола. Здесь было метров шесть глубины. Подо мной плавали рыбы – переливались сиреневыми, зелеными, желтыми, красными цветами. Я нырнул, чтобы поближе их рассмотреть, но сразу резко начали болеть уши. Повернул обратно – но не в бухту, а к молу слева от пляжа, там была видна железная лестница, по которой можно было вылезти из воды.
В это время под собой я увидел странную рыбу сантиметров двадцать в длину – она была толстой, чуть сплюснутой со спины и живота, сужалась к хвосту, имела мощный округлый лоб и большие, как у бычка, глаза. Вместо чешуи – сложенные к хвосту иглы. Рыба лежала на дне под кораллом, едва заметно шевеля плавниками. Медленно поднырнув, я очутился в сантиметрах тридцати от ее спины. Рыба не пугалась и стояла на месте. Я подвел к ней руку и накрыл ладонью ее спину. Рыба всколыхнулась в моих пальцах, стала открывать и закрывать рот, раздуваясь как шар. Поддерживая ее с двух сторон, я всплыл. Диковинное животное уже полностью надулось и ощетинилось иголками. Я отпустил ее – смешно переворачиваясь с боку на бок, рыба пучила нахмуренные глаза, хватала ртом воду и быстро шевелила пятнистыми плавниками, пытаясь плыть. Рыба-шар? Да, похоже, это она. Так вот, значит, ты какая. Я поддерживал Рыбу-шар с боков, поглаживая ее плавники, лоб и иголки, которые совсем не кололись – она была довольно легкой в воде, как надувной, немного наполненный водой мячик.
Я убрал руки из-под нее. Недовольно морща лоб, Рыба-шар начала сдуваться и, набирая скорость, быстро растворилась в прозрачной воде.
К подружкам из Перми возвращаться не хотелось. Но необходимо было забрать свой рюкзак на шезлонге, где лежали деньги, сигареты и CD-плеер с дисками.
Вернувшись на пляж, я увидел, что обе девчонки вошли в воду. Тем лучше. Я подошел к своему креслу, взял рюкзак. В этот момент в рюкзаке, глубоко внутри, зазвонил мобильный телефон.
Я вначале даже опешил – совсем забыл про мобильник. Но он трезвонил переливчатой мелодией Моцарта. Я порылся в рюкзаке и вытащил свой серо-белый старенький «Сименс А52» с вечно умирающей батареей. На дисплее был высвечен номер Шумакова. Секунду поколебавшись, я нажал на кнопку с нарисованной на ней зеленой трубкой.
– Алле, Саш! – раздался знакомый голос. – Я в туннеле еду, сейчас связь пропадет. Съемки начинаются завтра, предварительно в двенадцать. Ланских просит снять сразу все программы на месяц вперед, он в Швейцарию уезжает. Слушай, перезвони Регине, она тебе сама все…
Связь оборвалась.
Я стоял и смотрел на телефон в своей руке. Похоже, объяснять что-либо было бессмысленно. Я был в Египте, съемки начинаются завтра. Выходит, я сделал свой микроскопический выбор: полз, полз червяк и решил храбро отползти в сторону.
Телефон снова зазвонил.
Взглянул на дисплей: Регина.
– Алло…
– Саша, добрый вечер. Я не поздно?
– Да нет… Хотя, в общем, да, – сказал я.
– Я не знаю, звонил ли вам Игорь. Завтра срочные съемки…
– Да, звонил. Я не приду.
– Ну так вот, начало не в двенадцать, а в одиннадцать. Что?
– Меня не будет, Регина Павловна. Я в Египте.
