спрашивают: «А ты что думаешь?» — я теряюсь и вечно бормочу что-то вроде: «Ну я не знаю... а как вы?» И почему-то всегда считала, что это нормально. Конечно, видела, что другие живут иначе, взять хотя бы Ирку и Светика, но это же были другие — им можно, а мне, мне одна судьба предназначена: быть чьей- нибудь тенью. Главное, что и делать-то особенного ничего не нужно, чтобы прожить эту самую заготовленную мне кем-то жизнь.
Проблема заключалась в том, что с некоторых пор мне ужасно хотелось что-то делать.
Три недели работы в РЭУ разбередили мне душу. Да, болото, да, бабье, да, отсутствие перспектив. Для кого? Для Ирки. Но не для меня, Для меня это была жизнь. Нельзя же сразу из домохозяйки с семнадцатилетним стажем превратиться в супербизнес-леди. Хотя в кино так бывает. Врут, наверное. Ведь дело не в том, что нет вокруг таких возможностей — сейчас возможностей пруд пруди. Дело в том, что ты сама по себе не сможешь сделать такой рывок в одночасье. Это же не просто взять отпуск по уходу за детьми года на полтора-два. Даже из таких отпусков, говорят, трудно возвращаться в прежнюю колею. А из семнадцатилетнего домашнего затворничества?
Я не виню никого. Кого винить, кроме себя? Речь не об этом. Просто я поняла, что РЭУ было не такой уж и плохой идеей. Идти маленькими шажками. Вот это как раз для меня. Ага, и если что — повернуть обратно? Какая-то часть меня, трусоватая и осторожная, наверное, так и думала, но помалкивала в последнее время.
Все было нормально придумано. Полставки, курсы. Одно лишь я обозначила неправильно — для кого собиралась я все это делать. Хотела поразить своих домашних. Петю в первую очередь. Покрасоваться перед ним. Продемонстрировать, что я тоже не лыком шита. Все могу, все умею. А им это оказалось не нужно, и я сразу же увяла. Но самой-то ведь мне понравилось? Тогда при чем тут они, их одобрение или порицание?
А все эта привычка оглядываться на Петю. Может, это оттого, что я завишу от него материально? Мысль эта, однажды придя в голову, не давала покоя. Раньше я никогда не задумывалась об этом. Мне казалось естественным, что в семье каждый вносит свой вклад — кто что может. Петя зарабатывал деньги, я обустраивала быт. Но что, если Петя мыслил совсем иначе? И во главу угла ставил деньги? Тогда получается, что я абсолютно бесполезное существо, сидящее на его шее. И этим существом можно помыкать, вытирать об него ноги, затыкать, когда оно откроет рот, смотреть как на пустое место, когда оно мелькает рядом. Что Петя и делал.
Это и пыталась втолковать мне Ирка в своих письмах в первые годы моей жизни в Новосибирске. Помню, я снисходительно посмеивалась, читая их: мол, ничего ей не понять в семейной жизни, для этого самой сначала нужно обзавестись семьей. А семья тут ни при чем. Речь-то о моем достоинстве. Господи, по-моему, я впервые за все годы вспомнила это cлово. Кто думает о достоинстве, когда ты вся растворена в заботах о муже и малышне? Хотя что кривить душой — Ирка наверняка бы думала, сколько бы той малышни у нее ни было.
Я родилась такой. А может, это мама меня такой воспитала. Я никогда не думала, что это неправильно. Вернее, не так. Правильно-неправильно — это все относительно. Точнее будет сказать, я никогда не думала, что мне захочется когда-нибудь жить по-другому, почувствовать себя другой. Хотя бы попробовать. Вернуться в домашний плен ведь никогда не поздно, верно?
— Попытка номер два? — усмехнулся начальник РЭУ, увидев мое заявление.
— Да, — кивнула я.
— На полную ставку? — удивился он, дочитав заявление до конца.
— У вас нет ставки? — испугалась я.
— Есть, просто в прошлый раз вы говорили, что семья, дети и прочее...
— Это мои проблемы. — Слова, где-то услышанные и совершенно мне не свойственные, вырвались сами по себе.
И оказались к месту.
— Хорошо, — начальник занес над заявлением ручку, — не сбежите?
— Нет, — рассмеялась я. — Теперь точно не сбегу.
Бегство мое... Об этом я тоже думала постоянно. Не было ему никаких разумных объяснений. Помутнение какое-то, ей-богу. Я бы не прижилась в Москве, нечего даже тешить себя такой надеждой. Конечно, Ирка бы помогла. Вон даже работу мне какую-то успела найти. Но-толку от этого было бы немного. Я бы дергалась из-за ребятишек. И все вокруг меня дергались бы от моих переживаний. Нельзя сваливать на других свои проблемы. Их решать надо самой, как бы тяжко ни приходилось. Решать здесь, на месте, а не прятаться по углам. От кого, кстати, прятаться? Похоже, от себя самой.
Пете ничего не сказала. Будет орать, когда поймет, что дома уже не такой порядок, как раньше, но теперь мне его ор не страшен. Он же ничего не сможет сделать со мной. Ну, выгонит. Не убьет же.
— Во вторник придут мерить дверь, — сообщил он мне за ужином в пятницу.
— Какую дверь? — поинтересовалась я.
— Входную. Хочу поменять.
— Когда придут? — спросила я.
— С двенадцати до трех.
— Меня не будет дома. Почему бы им не прийти вечером?
— Тебя не будет дома? — Петя уставился на меня своими водянистыми глазами. — С двенадцати до трех? Где же ты будешь все это время?
— Я возвращаюсь на работу, — спокойно ответила я. — В РЭУ.
— Опять? — фыркнул Петя.
— Да. — Я помолчала и добавила: — На полную ставку.
— Что? — Он набычился и побагровел. — С чего бы это?
— Хочу работать на полную ставку. — Больших усилий мне стоило сохранять спокойный тон, голос так и норовил сорваться на дрожь. Я отвечала Пете и молила Бога, чтоб разговор поскорее закончился.
— А дома что будет? — Петя выпрямился и приготовился орать, во всяком случае, мне так показалось.
«Спокойно, — сказала я сама себе. — Никакой суеты. Никакого лепета». Вдохнула глубоко и проговорила:
— Буду заканчивать в полшестого. Достаточно времени для домашних дел. И ребятишки помочь смогут. Уже взрослые.
Петя окинул взглядом ребятню. Они завороженно следили за нашей перепалкой.
— Взрослые... — пробормотал он. — Им поступать. А ты их что, дом каждый день драить заставишь?
— А зачем вообще каждый день драить? — Я пожала плечами.
Это была не я. Какая-то актриса на сцене. Или на экране. Если напрягусь, могу даже вспомнить, какая именно и из какого фильма эта сцена. «Хорошо — похвалила я себя, — что я так много запомнила из того, что видела по телевизору. Если самой не дано быть такой, как мне вдруг захотелось, так хоть чужим опытом воспользуюсь. Глядишь, он прирастет ко мне и станет когда-нибудь второй натурой».
Сейчас он скажет: «Потому что я так хочу». Других ведь доводов в пользу ежедневной уборки нет. Хотя — какой это довод? Довод — для меня лично нечто разумное, а хочу, не хочу — это дурь, иначе не скажешь.
Петя молчал. Размешивал сахар в чае и молчал. Ребятишки тоже затаились на своих местах. Мне захотелось что-нибудь сказать, протараторить какую-нибудь чепуху, чтоб разбить это тягостное молчание. Я всегда так делала. Но только сейчас поняла, что это — проявление слабости. Слабости и страха. Я стиснула зубы и тоже продолжала молчать.
— Хорошо, — наконец промолвил Петя, — я скажу, чтоб пришли в шесть. Чтобы была дома.
Встал, взял свою кружку и пошел в кухню. Не смог, видно, больше выносить моего вида. Хотел побыть один.
Я смотрела ему в спину и чувствовала, как напряжение постепенно отпускает меня, а на смену приходит радостное возбуждение — я выиграла! Выиграла! Первый тайм за мной. Пусть маленькая победа, но есть!
Жалко мне его. Неплохой он мужик. Расторопный, хозяйственный, неглупый. Ну не дано ему большего.
