Николаевске-на-Амуре техникум народов Севера. Сколько было волнений, когда первого сентября пришла в лесную школу — и не ученицей, как когда-то, а педагогом!
Уже прозвенел звонок. Ребята сели за парты. А Намунка стоит растерянная у раскрытых дверей, не решаясь войти в класс. Ученики встали, чтобы встретить новую учительницу, а она все еще стоит в нерешительности, прижимая к груди журнал.
Вдруг за ее спиной кто-то тихо и ласково сказал:
— Ну, Дарья Филипповна, что же вы…
Она испуганно обернулась и увидела Николая Павловича.
— Смелее, дорогая, ребята ждут вас, — опять сказал Сидоров и, взяв ее под локоть, проводил к учительскому столу.
Села на краешек табуретки, открыла журнал, проверила, все ли ученики на месте. А когда подошла к доске и взгляд ее упал на парту, где прежде сидела девочкой, опять заволновалась.
Дети ожидали, что она напишет на доске буквы алфавита, и держали перед собой раскрытые буквари. Но, к изумлению ребят, Дарья Филипповна стала говорить о своем детстве, о том, как мать много лет назад привела ее, Дашу, в первый класс и усадила вон за ту парту, где теперь сидит Лена Ауканка.
Намунка понимала, что не так, как это нужно, начала урок, но не могла остановить себя. Слова шли помимо ее воли, а когда неожиданно прервала свой рассказ, испуганно, виноватыми глазами посмотрела на Николая Павловича.
— Что же вы, Дарья Филипповна, остановились? — с мягкой улыбкой произнес Сидоров. — Продолжайте. Дети слушают вас. Желаю удачи. — И вышел из класса…
— А я, Даша, и теперь утверждаю, что твой первый урок прошел чудесно, — подсаживаясь на кушетку к Намунке, сказал Сидоров.
— Ой, что вы, Николай Павлович, мне до сих пор вспомнить страшно. Рассказываю ребятишкам про всякое-разное, а сама со страхом гляжу на вас. Вот, думаю, глупая, что понесла. Я после всю ночь проплакала.
— Неужели?
На самом деле он все знал, потому что чуть свет к нему прибежала расстроенная мать Даши.
— А я стою на своем, — решительно заявил Николай Павлович. — Помнится, ты своим рассказом так увлекла ребятишек, что они ловили каждое твое слово. Пойми, Дарья Филипповна, мы должны учить детей не только наукам, но и жизни. А последнее, думается мне, гораздо трудней. Сложная штука — жизнь! — И посмотрел на молчаливо сидевшую в углу девушку в простеньком платье, с задумчивыми, чуть раскосыми глазами. — Вы согласны со мной?
— Согласна, — тихо, несколько смущенно ответила она.
— Кстати, друзья, прошу познакомиться. Это наша новая учительница. Только недавно из института. И тоже Дарья…
— Иннокентьевна, — подсказала девушка.
— Вот, вот… Дарья Иннокентьевна. Прослышала, что в нашей Уське эвенки живут, и захотела к нам.
— Ведь я сама эвенкийка, — смущенно сказала девушка. — Здесь, правда, все смешалось. Не отличишь эвенка от ороча…
— А вот и Саша Мулинка к нам идет, — говорит Сидоров, увидев в окно молодого ороча в щегольском морском кителе и фуражке с золотистым крабом во всю тулью. — Знаменитый наш моряк…
Судьба у Александра Мулинки сложилась удивительно. После окончания школы он, по совету учителя, уехал во Владивосток в мореходное училище. Он с детства был влюблен в море, не расставался с мечтой стать моряком. И своего добился. Успешно окончив «мореходку» (так он в письмах к Сидорову называл свое училище), Саша был зачислен в торговый флот и совершил на океанском пароходе кругосветное плавание. Много морей и океанов переплыл Мулинка, в десятках стран побывал, а сердцу нет милее родных берегов Тумнина. Вот он и «заскочил» на денек-другой в Уську-Орочскую, благо от порта Ванино, где пришвартовался пароход, всего четыре часа езды пассажирским поездом.
Да, быстро летит время!
Из кухни входит Валентина Федоровна.
— Все — таки интересно, кто же это принес рыбу? Открываю кладовку, а там целая связка хариусов. Кто-то опять тайно подбросил…
— Вот кстати, — смеется Василий Акунка. — А рыба, известно, посуху не ходит. Поэтому разрешите мне отлучиться…
— Правильно, Вася, отлучайся, — в тон ему говорит Мулинка. — Только ненадолго. Одна нога тут, другая там…
Вскоре Акунка вернулся с пакетом.
— Это для встречи друзей! — И поставил на стол две бутылки шампанского.
Появилась закуска: масло, сыр, огурцы, моченая брусника, варенье из жимолости. Потом Валентина Федоровна принесла сковородку с жареной рыбой.
Николай Павлович разлил по бокалам вино.
— Ну, друзья мои, желаю вам удачи в жизни! Аяди биви!
— Аяди биви!
— Будьте здоровы!
Петр Ауканка налил по второму бокалу и уже хотел было произнести тост, но Мулинка опередил:
— А теперь за здоровье Николая Павловича и Валентины Федоровны — наших самых дорогих, самых любимых. За все доброе, что вы для нас, орочей, сделали, — спасибо!
— Аяди биви!
Над тайгой догорал закат. Тумнин громко нес свои золотисто-алые воды на север, в бурный Татарский пролив. Сотни, а может быть тысячи, других горных рек вливались в море, и, возможно, родная река орочей добавляла туда самую малость.
Но как нужна была большому морю и эта живая струя!..
Ее унесла река
1
Дарья Иннокентьевна, или, как ее звали по-эвенкийски, Дарпэк, не случайно приехала сюда. Узнав от Василия Акунки, что в Уське живут и эвенки, она уже в поезде решила, что поедет в Уську-Орочскую.
Кроме того, она была наслышана о русском учителе Сидорове, который, по ее убеждению, совершил подвиг, связав свою жизнь с орочским народом, и ей хотелось поработать у такого опытного педагога, как Николай Павлович.
Когда в один из вечеров мы сидели с Дарьей Иннокентьевной на берегу Тумнина, она и рассказала мне о своей жизни, которая сложилась у нее необыкновенно.
…Девочку кусали комары. Вечер был сырой и душный, и комары тучей кружились над тундрой. Даже в тесной юрте не было от них спасения, хотя на земляном полу горел очаг из пахучего стланика.
Девочка в кровь исчесала лицо, ручки, заливалась слезами, и мать никак не могла ее успокоить. Тогда отец посоветовал положить ее в лодку. Девочку закутали в оленью шкуру, вынесли к реке и положили на дно старого бата. Отец столкнул его на воду и привязал к ерниковой березке. Девочка успокоилась и заснула.
