ээ… с позволения сказать психологического онанизма и вышли в реальную жизненную историю, но, – он откинулся на спинку кресла и нееестественное выражение лица его приняло вдруг естественный и жестокий оттенок, – я дам вам этот шанс с одним условием.
Он замолчал.
– С каким? – настороженно спросил я.
– Ну… э-ээ… я попрошу вас… зафиксировать эту вашу, с позволения сказать, историю болезни, на бумаге. И то, что вы мне уже рассказали, и то, что… м-мм… будет, когда вы попадете в Непал… Вашу встречу с принцем… Развитие отношений с Лизой.
– Но зачем? Вы, что, собираетесь это опубликовать?
– О нет, упаси бог, ни в коем случае, – небрежно махнул руками Лимбасов, и словно бы отделился от своего отражения в столе.
– Тогда зачем?
– Ну… скажем так, для научных целей. Вы, знаете ли, интересный тип. С вами интересно экспериментировать. Эти ваши, с позволения сказать, оппозиции… Запросы опять же. Кроме того, вы хорошо образованы и можете складно выражаться… Эти ваши спасительные цитаты… Нам было бы интересно переварить эти ваши записки.
Он глубокомысленно посмотрел в окно.
– Не скрою также, что мне интересно и то, что вы вскользь упомянули о своем отце. Эти его путешествия по разным религиозным тусовкам… Меня это, знаете, навело на странные размышления, – он откинулся в кресле. – Если раньше верующий изначально, исторически принадлежал к какой-то определенной конфессии, то теперь конфессия, так сказать, выбирается спонтанно. Все мировые религии и персонифицирующие их божества стали в сознании западного человека в общем-то равноправны, и это, конечно же, разрушительное последствие демократии. Но как-то так случается, что все же обращение к какому-то конкретному божеству коррелирует с удачным разрешением ситуации и таким образом происходит как бы спонтанное нарушение симметрии. Кто-то молится то Христу, то Будде, то Магомету и вдруг «обнаруживает», что ему помогает, например, именно Будда, а кто-то, перепробовав с десяток сект и имен, останавливается на Сатане, – он как-то странно замолчал, а потом, как ни в чем не бывало продолжил: – Нам, в общем-то все равно, в кого верить, важна лишь эта наша таинственная потребность. Это, как любовь, нестерпимое желание и случайность встречи.
Он посмотрел на меня и засмеялся:
– Короче, это все входит в сферу наших профессиональных интересов. Мы знаете ли, имеем дело с властью, – он выдержал многозначительную паузу. – И мы хотим, чтобы она научилась пользоваться некими… м-мм… трансцендентностями или, как минимум, иррациональностями.
Он замолчал. Я никак не мог взять в голову, к чему он клонит. Все эти его витиеватые заумные выражения. Я как чувствовал во всем этом что-то не то, что-то глубоко мне чуждое и даже отталкивающее. «Имеем дело с властью». Кто он, этот Лимбасов? Как-то это все было странно и я не знал, что сказать. Молчание мое затягивалось.
– Вы, что, дадите мне деньги, когда я что-то напишу? – спросил я.
– Да нет, не обязательно. Я готов дать вам аванс, скажем, триста долларов. А остальную сумму буду выдавать вам по пятьдесят долларов каждый день, для чего вам нужно будет всего навсего подъезжать ко мне в офис. А когда напишите, тогда и напишите, в смысле тогда и принесете.
– И все?
– Ну, да, – невозмутимо пожал плечами он. – Просто будете подъезжать, я вам буду давать, вы будете расписываться, что получаете, и все. Некое… м-мм… так сказать начало трансцендентности.
Я окончательно запутался. «Он, что, делает из меня идиота? Или и в самом деле считает, что я сумасшедший?» Я не выдержал, вдруг как-то вырвалось само:
– А офис, уж, не на Лубянке ли?
– Да нет, ну что вы, – как-то брезгливо рассмеялся он. – У меня своя консалтинговая фирма. Частное, понимаете ли, дело. Конторка небольшая в подвальчике.
Я молчал.
– Ну, Виктор, решайтесь. Месяц с небольшим и вы с Лизой в Непале.
Я молчал.
– Решайтесь, Вик!
Он почему-то назвал меня Виком.
– Решайтесь! – он опять как-то нервно засмеялся. – И вы тоже станете причастны к истории нашей страны, к сознательной ее, так сказать, части, которую бессознательно творим мы, Штирлицы исторического процесса, – он смеялся уже откровенно, довольный своей шутливо-торжественной тирадой. Что-то было в его смехе такое, от чего по спине у меня побежали мурашки.
Вдруг он неожиданно серьезно добавил:
– Подумайте вот над чем, Вик. Прикосновение к власти и в самом деле божественно.
Я молчал. Мне вдруг стало ясно, куда и к кому я попал. Имиджмейкерская конторка с богом Лимбасовым во главе! С богом Лимбасовым-Штирлицем… Блядь! Но что мне было делать? Лиза и Непал вдруг оказались так близко.
– Я не знаю, – тихо ответил я, глядя в пол.
– А хотите спросим ваше бессознательное? – сказал с нажимом Лимбасов. – Давайте, подвесим в трансе вашу руку и она сама нам скажет, чего же хочет та, глубинная и сокровенная часть вашей личности. Кстати, аванс в триста долларов я могу выдать вам прямо сейчас.
Я посмотрел на свою руку – лежащая лодочкой ладонь и линии, в которых будто бы отражена уготованная нам судьба. И я спросил себя и свою руку, а как иначе, Вик, а как иначе? Ты же видишь, как все устроено и что творится в этом подлом мире? И кто правит бал. Так веселее же. Все игра. Поставь на кон свою депрессию, продай этому Лимбасову свой невроз. К тому же от тебя пока ничего
Вернувшись домой, я, не раздеваясь, бросился на кровать. На столе лежал недописанный текст для «Лимонки», что-то про топор и про священную ненависть к буржуа. В моей руке были зажаты три стодолларовые бумажки аванса. «In God We Trust». Да, я просто проститутка, подлая религиозная проститутка. Бог-Лимбасов, который просто купил мою психику за две тысячи долларов.
Каждый раз, когда я ехал теперь на метро к нему в офис, чтобы получить очередные пятьдесят баксов, просто поздороваться с ним за руку, получить, расписаться, доброжелательно улыбнуться и, попрощавшись, уйти (полное безумие!), я клялся себе, что это последний, последний. Я говорил себе: «Если я не хочу, значит, я не хочу». Я спрашивал себя: «Разве я не свободен?» И в доказательство самому себе выходил из вагона, пересекал платформу и садился на противоположный поезд. «К Лимонову! К Дугину! Освободиться, остаться, каким я есть, пусть никчемным, но зато свободным». Я проезжал остановку, две назад, в сторону Фрунзенской, где в переулке был бункер НБП с веселыми чернорубашечниками и с наглым дядькой их Лимоновым. Там все было мне близко, там было легко, но я вдруг словно бы физически ощущал рядом присутствие Лизы, как будто она была здесь же, рядом со мной, в этом вагоне, как будто она стояла за моей спиной. Я вздрагивал и оглядывался, она исчезала и… оставалась здесь, в этом же пространстве, ее присутствие было необратимо и она словно бы говорила мне: «Ты герой другого мифа, Вик, так ради чего ты меня бросаешь? Ради чего сейчас, когда осталось так немного?» Поезд в сторону Фрунзенской тормозил, поезд в сторону Фрунзенской останавливался. Двери вагона открывались и я выходил вслед за ней и снова пересаживался в другой поезд, отвозящий меня в другую сторону на станцию с мозаикой Лансере, где рядом с площадью трех вокзалов стоял незаметный приземистый дом, в глубине которого творил свои непонятные дела Лимбасов. «Ты герой другого мифа…» Но что за миф, в который я втягивался и посредством этого Лимбасова? Я не писал ему ничего, никаких записок, а он и не спрашивал, как будто забыл, зачем и по какой причине дает мне деньги. Он не знал ни номера моего телефона, ни адреса (тем более, что я жил, где попало, а приятель, который меня вывел на этого Лимбасова, был в общем-то случайный приятель и вряд ли смог бы помочь ему меня найти). Он даже не знал моей фамилии, я просто расписывался непонятным росчерком. Я мог бы исчезнуть и он не смог бы меня найти. Честно говоря, я так и собирался сделать. На
