– Итак, 'Болдинская осень', – проворковал игриво Виктор Владимирович, с тайным удовольствием перевоплощаясь в главного героя своего рассказа, некоего литератора Сисина. И вприпрыжку побежал по словам, завораживая сидящих. И вот уже домузицировал до места, где про 'Семья – говно' и продолжал нестись дальше, вот помедлил, поколдовал на 'Родители – говно' и на 'Родина – говно', озаряя зал проблесками нестерпимого счастья, и, ослепленный творческим восторгом не заметил, увы, как поднимается уже с заднего ряда какая-то зловещая фигура, как прячет она что-то тяжелое и острое под пиджаком. Но было не до фигуры. Ибо било уже крещендо:
– Бог – говно! – провозглашал торжественно Виктор Владимирович.
И двигался между рядами навстречу ему…
– Бог – самое большое говно! – выкрикивал что было сил Виктор Владимирович, отрываясь наконец от текста и обнаруживая перед собой странно-изогнутый и остро-блестящий предмет, который приближался и приближался и… вот уже как-то резко похолодело в горле и почему-то перестали вылетать слова и на руки Виктора Владимировича брызнуло что-то горячее.
'Господи, да это же моя кровь!' – хотел выкрикнуть он, но лишь зловещие хрипы вырвались из его распоротого горла.
А серп уже свежевал, вспарывая с нажимом, шел все ниже и ниже, и вот уже перерезал ремень, концом своим зацепляя и выворачивая пупок. И тогда казнимый вспомнил Лхассу, где хулил однажды восточных богов и где провалился в канализационный люк, вспомнил и нашего хулимого им православного бога. Но было поздно, серп уже резал, резал ему хуй. И Коровин выдирал его вместе с яйцами, размахиваясь победно и бросая в ошалело визжащий зал. Ну, смотрите же, Виктор Владимирович, на свои отрезанные яйца, как они, переворачиваясь, летят! Как они шлепаются.
– О мой хуй, – заплакал Виктор Владимирович.
Раздался картонный треск, и публика, ломая в ужасе стулья, бросилась вон из зала. Лезли по головам стареющих красавиц педофилы. И кричали и харкали в экстазе красавицы.
'Господи, что я наделал? – схватился за голову Коровин. – Кого я убил?'
– Не дрейфь, Коровин! – сильно крикнул с заднего ряда Бычков.
О язык, равновеликий затмению солнца, о странная йога слов, мудрость птиц времени, жажда шакала, куда движешься ты, преодолевая всполохи сознаний, податель иллюзорных, отражаешься ли назад, как змея, предатель хранимых, сожигая и сожигая кумиры, господин лжи, брахман, эгоизмами жалящий эгоизмы, о верни нам опиум правды, о найди же нас, найди!
О муза, ради тебя раскроен баян лжи, серп месяца нового пашет, видим, снег крови. Не уходи, муза, я знаю, что ты здесь!
Дай же, подай, прошу тебя. Во имя твое пролито это. Отряхни же жалкие дряхлые псы и подай жизни и власти!
Дай же Духа мне, дай! Дай Духа!
Чистаго Духа, чистай воды,
Бо ради тебя одной сотворил.
Бо познал без познания, а не знаю как сам, бо уставши попирать в псах рассудка, бо ради любви.
Огненна любовь, да порвет стары мехи.
Войди же Духа сестра, жена, мать. Очисти от скверны.
Свя на крови, свят, раб Твоя, зачавши от Духа.
11.08.99
