присутствовавшие на обеде, последовавшем за открытием. В одной из прелестнейших вилл, которые мы посетили, мы не только были встречены хлебом и солью на серебряном блюде, но и нашли в автомобиле при отъезде ящик с дюжиной бутылок старого бургундского, достоинства которого я воспел, отведав его за завтраком.
Необыкновенно грустно оглядываться назад на эти счастливые дни, отошедшие в вечность, и думать о той нищете и страданиях, которые выпали на долю лиц, оказавших нам так много любезности и гостеприимства.
Спустя несколько дней по возвращении в Петроград, 5 мая, у меня была продолжительная аудиенция у императора, на которой его величество затронул множество разнообразных вопросов. Он начал с вопроса о моем посещении Крыма и о моих прогулках по горам, так как император был страстным любителем прогулок пешком и неизменно приводил в изнеможение всех, кто ему сопутствовал. Затем он перешел к военному положению и к наступлению Брусилова, которое было уже близко к осуществлению. Потом я поднял вопрос о железнодорожном транспорте, обращая его внимание на закупорку сибирской магистрали и на необходимость окончания Мурманской линии в кратчайший срок. Его величество ответил, что он вполне сознает важность устранения закупорки на первой линии, что же касается последней, то он уже говорил министру путей сообщения, что если она не будет окончена к концу года, то он передаст наблюдение за ее сооружением в другие руки. Затем император выразил восхищение доблестной помощью, оказываемой нашими доминионами и колониями, и стал расспрашивать меня о дальнейших шагах, которые мы предполагаем предпринять в направлении федеративного объединения империи. Наконец, он выразил надежду на установление тесного экономического сближения между Россией и Великобританией после войны. На мое замечание, что такое сближение будет зависеть от того, готовы ли будут русские промышленники отказаться от своего идеала запретительных пошлин на все иностранные товары, император сказал, что так как Россия не сможет сама удовлетворять свои нужды в течение предстоящих долгих лет, то она должна будет стараться развить свою промышленность с помощью британского капитала и британского опыта.
Несколько недель спустя я снова оставил Петроград, следуя давнишнему приглашению английской колонии в Москве отобедать у нее. На обеде присутствовали также городской голова и главнейшие представители гражданской и военной администрации в этом городе. По окончании этого обеда Челноков уведомил меня о намерении городской думы избрать меня почетным гражданином Москвы, - честь, которой удостоились до меня лишь восемь русских и один иностранец.
На следующий вечер я был приглашен вместе с женой и секретарем, 'Бенджи' Брюсом, посетить чрезвычайное заседание Думы. Зала заседаний, в которую мы были введены, представляла собой длинную комнату с рядами высоких скамей в каждом конце, в которой в одной половине находились члены Думы, а в другой - приглашенные гости. Городской голова и члены управы сидели за столом в центре залы лицом в членам Думы, тогда как мы вместе с другими официальными лицами поместились на специально отведенных нам креслах против городского головы. Заседание началось с обсуждения некоторых муниципальных вопросов; когда же они были покончены, то меня пригласили сесть рядом с городским головой. Затем Челноков произнес на русском языке речь, в которой предложил избрать меня 'в знак наших симпатий к великому и доблестному британскому народу, а также горячего чувства дружбы и глубокого уважения почетным гостем Москвы'. Предложение было принято par acclamation, и затем Челноков, обращаясь ко мне, спросил, принимаю ли я его. Я выразил согласие заранее заготовленной формулой, произнесенной на русском языке. Горячо пожав мне руку, Челноков вручил мне прелестную икону XV века с изображением Георгия-Победоносца и дракона как дар города Москвы. В заключение своей речи он сказал, что специальное кресло с выгравированным на нем моим именем будет всегда сохраняться в зале заседаний Думы, как постоянное напоминание о моих заслугах и о добром согласии, существующем между нашими странами.
На обращение городского головы я ответил по-французски соответствующей речью, которая была переведена на русский язык Челноковым и вызвала продолжительные рукоплескания; после этого я был представлен всем членам Думы и проведен в соседнюю комнату, где был сервирован чай на круглых столах. Здесь меня ожидал новый сюрприз. Заняв место за одним из столов, я нашел перед собой массивную русскую чару в форме шлема, и в ответ на выраженное мною удивление мой сосед сказал мне, что члены Думы надеются, что я приму ее в качестве личного подарка от них после того как они выгравировали на ней свои имена. После всех этих выражений дружбы и симпатии к нашей стране едва ли можно удивляться тому, что я должен был чувствовать, когда, прощаясь с Челноковым на вокзале, сказал ему, что дело моей жизни завершено, и что англо-русская дружба обеспечена на вечные времена.
Такое впечатление подкреплялось множеством поздравительных телеграмм, полученных мною после своего возвращения в Петроград. Император в телеграмме, адресованной Челнокову, утвердил мое избрание.
Ректор университета по телеграфу выразил удовольствие по поводу моего избрания и заявил, что оно составляет новое звено в цепи дружбы, соединившей Англию и Россию на поле брани. Он извещал далее о моем избрании в почетные члены Московского университета.
25 ноября делегация из Москвы доставила в посольство грамоту об избрании моем в почетные граждане, - прелестный разукрашенный свиток, содержащий приговор Думы, а также телеграмму императора, утверждающую мое избрание, вместе с серебряным кубком с именами дарителей. Передавая их мне, Челноков сказал:
'Москва уполномочила меня, дорогой сэр Джордж, передать вам ее привет и сообщить, что ее чувства симпатии, уважения и дружбы к вам только выросли и укрепились со времени нашего последнего заседания в зале городской Думы'.
К несчастью, политическое положение в течение протекших с тех пор месяцев настолько изменилось к худшему, что я уже не мог смотреть в лицо будущему с той же уверенностью, как во время своего избрания.
Глава XIX.
1916
Почти непосредственно вслед за открытием военных действий в августе 1914 г. император признал целесообразным рассмотреть вопрос о восстановлении Польши и сделать шаги к обеспечению лойяльной помощи ее жителям в войне, театром которой суждено было вскоре стать этой стране. С этой целью великий князь Николай Николаевич, по приказу его величества, обнародовал манифест к полякам, предусматривавший дарование широкой автономии. Этот манифест произвел превосходное впечатление, и русские войска при первом вступлении в Галицию встретили дружественный прием со стороны части населения. К несчастью, примирительная политика, инициатива которой была таким образом положена императором, не была проведена в жизнь местной администрацией Галиции, и симпатии поляков отвернулись от России, вследствие попыток администрации руссифицировать все польское, а также вследствие упорного стремления православных епископов обратить в православие население.
Сазонов, который был с самого начала защитником польского дела, понял, что в интересах России удовлетворить пожелания поляков, провозгласив сразу автономию для восстановленной Польши. В июле 1916 года ему удалось, несмотря на противодействие его реакционных коллег, возглавляемых Штюрмером, добиться поддержки такой политики со стороны императора. Согласно предложенному Сазоновым плану, будущее польское правительство должно было состоять из наместника, совета министров и двух палат и должно было пользоваться полнотой власти во всех вопросах, за исключением армии, иностранных дел, таможенного Дела, стратегических железных дорог и общих финансов, которые должны были остаться прерогативой имперского правительства. Штюрмер, находившийся в ставке, опасаясь, что он не получит большинства голосов в совете министров, созванном императором для рассмотрения этого вопроса, отсутствовал на нем под тем предлогом, что ему необходимо было возвратиться в Петроград. 13 июля, когда Палеолог и я имели совещание с Нератовым, товарищем министра иностранных дел, неожиданно появился Сазонов, только что возвратившийся из ставки. Он торжествовал: он одержал победу и был уполномочен императором составить манифест, провозглашающий автономию Польши. Он сказал нам, что уезжает на короткое время в Финляндию для отдыха. Однако Штюрмер только avait recule pour mieux sauter (отступил, чтобы лучше прыгнуть). Он знал, что добьется лучшего успеха, если будет говорить с императором с глазу на глаз, а не в совете министров, и с этой целью возвратился в ставку. Тем временем он заручился поддержкой императрицы, которая никогда не могла простить Сазонову того, что тот пытался отсоветовать императору принять в свои руки верховное командование, написал его величеству письмо с просьбой уволить в отставку Горемыкина, а также за его хорошо известное нерасположение к Распутину.
Возвращаясь с поездки на острова около 10 ч. вечера 19 июля, я нашел в посольстве ожидавшего меня товарища министра иностранных дел. Он заявил, что пришел сообщить мне, что на следующий день в ставку должен быть послан для подписи императору указ об отставке Сазонова, и что если никто не вмешается в это дело, то для союзников могут проистечь весьма серьезные последствия, так как Штюрмер наверняка займет место Сазонова. Я спросил Нератова, не имеет ли его посещение целью побудить меня вмешаться, добавив, что так как просить аудиенцию слишком поздно, то я совершенно не вижу, что бы я мог сделать. Нератов возразил, что мое вмешательство в такого рода вопрос, равно как и в вопрос о выборе императором министра иностранных дел, несомненно, могло бы скомпрометировать мое положение, но что если ничего не будет сделано, то назначение Штюрмера будет совершившимся фактом в течение 24 часов. После этого он меня оставил.
Обдумав этот вопрос, я телефонировал своим секретарям и отправил следующую телеграмму императору, отосланную мною в шифрованном виде через генерала Генбери Вильямса, нашего военного представителя в ставке:
'Ваше величество всегда разрешали мне говорить столь откровенно обо всех вопросах, которые могут оказать прямое или косвенное влияние на успешный ход войны и на заключение мирного договора, который обеспечил бы мир от возобновления войны на будущие годы, что осмеливаюсь почтительнейше обратиться к вашему величеству по вопросу, который, как я опасаюсь, может в момент, подобный настоящему, значительно усилить трудности, стоящие перед союзными правительствами. Поступая таким образом, я действую всецело по своей собственной инициативе и под своей ответственностью, и я должен умолять ваше величество простить меня за шаг, который, я знаю это, противен всякому дипломатическому этикету.
До меня доходят упорные слухи, что ваше величество намерены отставить г. Сазонова от обязанностей министра иностранных дел вашего величества, и, так как для меня невозможно просить об аудиенции, то я осмеливаюсь просить ваше величество перед принятием вашего окончательного решения взвесить серьезные последствия, которые может иметь отставка г. Сазонова для важных переговоров, происходящих в настоящее время с Румынией, и для еще более настоятельных вопросов, которые будут возникать по мере продолжения войны.
Г. Сазонов и я работали совместно в течение почти 6 лет над установлением тесной связи между нашими странами, и я всегда рассчитывал на его поддержку в деле превращения союза, скрепленного настоящей войной, в постоянный. Я не могу преувеличить услуг, оказанных им делу союзного правительства тактом и искусством, проявленными им в очень трудных делах, которые мы должны были осуществить со времени начала войны. Равным
