наилучших элементов была довольно разумна, но в нем было слишком много энтузиазма для того, чтобы он мог сделаться действительно деловым военным министром.
В разговоре со мной 8 октября Терещенко сказал, что, хотя он остался министром иностранных дел, но отказался взять на себя обязанности заместителя председателя совета министров и принимать участие в заседаниях кабинета, кроме посвященных внешней политике или вопросам, по которым коллеги найдут особенно желательным его мнение, пока правительство не выработает окончательной программы. Он прочитал мне письмо, отправленное им Керенскому с просьбой об отставке, письмо, в котором давалась уничтожающая критика как правительства, так и Совета. В течение шести трагических месяцев, писал он, прожитых Россией со времени революции, они ничему не научились и ничего не позабыли. Вместо того, чтобы стараться спасти Россию, демагоги думали только о своих собственных партийных интересах и о том, чтобы контролировать и ставить препятствия работе правительства. В заключение он говорил, что контр-революция, хотя и не непременно монархическая, представляет единственную надежду на спасение родины. Чтение этого письма, которое он грозил опубликовать, произвело потрясающее впечатление на его коллег. Кадеты, которые прежде были его самыми резкими оппонентами, заявили, что они не войдут в правительство, если он оттуда выйдет, и он, в конце концов, взял назад свое прошение об отставке.
Немедленно после выступления Корнилова я обсуждал со своими коллегами, французским, итальянским и североамериканским, вопрос о том, чтобы сделать русскому правительству коллективное представление по поводу как военного, так и внутреннего положения. На совещании, созванном мною с этой целью, мы выработали текст ноты и условились получить от наших правительств полномочия на представление ее тогда, когда мы сочтем момент для этого удобным. В этой ноте, выразив надежду на то, что в настоящее время, когда опасность гражданской войны предотвращена, правительство будет в состоянии сосредоточить всю свою энергию на продолжении войны, мы подчеркивали необходимость для правительства реорганизовать все военные и экономические силы России путем решительных мероприятий для поддержания внутреннего порядка, увеличения производительности промышленности, улучшения транспорта и восстановления строгой дисциплины в армии. Так как посол Соединенных Штатов по какой-то необъяснимой причине не получил от своего правительства никаких инструкций, то мои французский и итальянский коллеги и я решили действовать без него, и 9 октября мы были приняты Керенским, Терещенко и Коноваловым (заместителем председателя совета министров). Я начал с объяснения, что мы получили несколько недель назад инструкции просить приема с целью обсудить вместе с ним положение, но что мы не могли сделать этого вследствие недавнего министерского кризиса. В настоящее же время, когда под его председательством сформировалось новое правительство, мы сочли момент удобным для выполнения наших инструкций, тем более, что это дает нам случай приветствовать его, как главу республиканского правительства, и принести ему наши искренние поздравления. Затем я, в качестве старшины дипломатического корпуса, прочел ему нашу коллективную ноту.
Керенский отвечал по-русски, а Терещенко переводил сказанное им на французский язык фразу за фразой. Он начал с того, что заявил нам, что он сделает все, что может, чтобы предупредить ложное толкование, которое могут дать другие сообщению только что нами ему прочитанному. 'Настоящая война, продолжал он, - является войной народов, а не правительств, и русский народ знает, что он принес несказанные жертвы. Царский режим оставил страну в плачевном состоянии дезорганизации, и было бы лучше, если бы союзники в свое время выказывали меньше уважения к чувствам царского правительства и чаще призывали бы его к ответу за его грехи. Кроме того, они были плохо осведомлены и после революции колебались, продолжать ли им доставку военного снабжения России. Между союзниками, - продолжал он, - должно существовать полнейшее единение, их интересы одни и те же, и отпадение одного из них будет одинаково фатально для всех. Необходимо постоянство в политике; несмотря на все свои затруднения, Россия решила продолжать войну до конца'. Вечером он уезжает на фронт с целью немедленно же начать работу по реорганизации армии. В заключение он напомнил нам, что Россия все еще великая держава.
Едва Терещенко кончил перевод последней фразы, Керенский встал и сделал знак рукой, показывающий, что наш прием закончился. Он торопливо пожал нам руки и направился к выходу. Так как мне надо было передать ему некоторые документы, то я последовал за ним и, объяснив их содержание, я сказал, что я хотел бы дать ему понять, что наше выступление внушено исключительно желанием укрепить его положение. Керенский всегда был страстным любителем театральных эффектов и, очевидно, хотел показать свое неудовольствие наполеоновской манерой, с которой он с нами простился. Когда я после того заметил Терещенко, что Керенскому незачем обращаться с союзными послами так по-кавалерийски, он сказал, что Керенскому было досадно, что мы делаем такие представления как раз в тот момент, когда он делал все возможное, чтобы исполнить наши желания. Он сказал мне далее, что Керенский немедленно после нашего приема посетил посла Соединенных Штатов и благодарил его за то, что он не был вместе с нами. Впоследствии Набоков получил предписание заявить г. Бальфуру формальный протест по поводу нашей коллективной ноты, тогда как письмо, написанное Керенским г. Ллойд-Джорджу по поводу военного положения, было задержано. Когда Терещенко рассказал мне об этом, я заметил, что если он намерен был этим наказать нашего первого министра за шаг, который серьезность положения вполне оправдывала, то это совсем детский поступок с его стороны. Г. Ллойд-Джордж, - прибавил я, - несомненно не станет считаться с его неудовольствием. Письмо было отправлено несколькими днями позже.
Около середины октября германцы произвели морскую демонстрацию у острова Даго и Эзеля и высадили десант на последний в количестве около 12.000 человек; вследствие этого русское правительство обратилось к нам с просьбой послать наш флот в Балтийское море, требование, которого мы не могли удовлетворить по очевидным основаниям. Следующая выписка из моего дневника дает понятие о существе собеседований, которые я имел по этому поводу с Терещенко и Керенским.
25 октября.
'Указав на то, что морская демонстрация в Скагерраке могла бы скорее отвлечь на себя неприятельские силы, чем какие-либо операции, которые мы могли бы предпринять в Немецком море, Терещенко сказал, что он чувствовал большую неловкость, обращаясь к нам за помощью, когда Россия сама не делает никаких усилий, чтобы спасти себя. Однако ему дало смелость сделать этот шаг блестящее сопротивление, которое оказал русский флот гораздо более сильному врагу.
Я возразил, что хотя я вполне признаю доблестное поведение флота, участвовавшего в последнем сражении, однако Россия едва ли может ожидать, что мы рискнем принести в жертву наш флот, пока ее армия, численно превосходящая силы противника, оказывает лишь слабое сопротивление продвижению германцев.
В дальнейшем разговоре Терещенко сказал, что в речи, которую он намерен произнести в Совете Республики, он предполагает дать оценку роли, которую Россия сыграла в войне. Он постарается указать, что Франция, он уверен, никогда не забудет, что Россия принесла в жертву 300.000 человек, чтобы спасти Париж, и что Италия будет с благодарностью вспоминать, что давление на ее фронт было облегчено великим наступлением Брусилова. Он надеется, что сможет прибавить, что Россия также никогда не забудет помощи, оказанной британским флотом, когда ее собственному флоту грозило уничтожение.
Я сказал Керенскому, которого увидел позже в тот же день, что если бы наш флот, как уже объяснил адмирал Стенли начальнику генерального морского штаба, вошел в Балтийское море, то германский флот немедленно же удалился бы в Кильский канал, и так как наш выход мог бы быть блокирован посредством потопления германцами нескольких кораблей, то мы попались бы в ловушку.
Выражая удовлетворение проектированной нами диверсией в Немецком море, Керенский не скрывал своего разочарования. Он лично, сказал он, понимает наше положение, но трудно объяснить его все возрастающему числу лиц, которые постоянно жалуются, что союзники повернулись к России спиной. В некоторых кругах даже опасаются, что союзники замышляют заключить мир за счет России. Я ответил, что мы уже категорически отвергли это обвинение, и что он может быть уверен, что мы никогда не покинем России, если сама она не отречется первая от себя. Заключить мир за ее счет было бы самоубийством с нашей стороны. Однако едва ли можно ожидать, что мы будем доставлять ей большое количество военного снабжения, пока мы не будем иметь некоторой гарантии того, что русская армия использует его целесообразно. В ответ на выраженное им опасение, что как в Англии, так и во Франции сильно раздражены против России, я сказал, что хотя британское общество готово оценить затруднения последней, однако вполне естественно, что после падения Риги оно должно было оставить всякую надежду на то, что Россия будет принимать в дальнейшем активное участие в войне. Кроме того, некоторое раздражение, которое, быть может, оно чувствует, вызвано тем обстоятельством, что русскую армию с легким сердцем разрушают в качестве боевой силы те, кто боится, что она может быть использована против революции. Керенский возразил, что не будь выступления Корнилова, дисциплина была бы уже в значительной мере восстановлена, но что теперь всю работу восстановления приходится начинать сначала. Я сказал, что мы высоко оцениваем усилия, которые он делает для того, чтобы вдохнуть жизнь в армию, и я верю, что он может еще добиться успеха. Однако уже не остается времени для полумер, и железная дисциплина, о которой он так часто говорил, должна быть установлена во что бы то ни стало. Большевизм является источником всех зол, от которых страдает Россия, и если бы он только вырвал его с корнем, то он перешел бы в историю не только в качестве вождя революции, но и в качестве спасителя своей страны. Керенский признавал справедливость высказанного мною, но заявил, что он может это сделать только в том случае, если большевики сами вызовут вмешательство правительства путем вооруженного восстания. Так как он прибавил, что они, вероятно, устроят восстание в течение ближайших пяти недель, то я выразил надежду, что он на этот раз не упустит случая, как это он сделал в июле'.
Я должен теперь возвратиться несколько назад и дать краткий очерк борьбы партий, происходившей на политической арене Петрограда. Правительство Керенского незадолго до того признало полезным призвать к жизни совещательное учреждение, которое могло бы оказать ему моральную поддержку и в то же время служить буфером между ним и Советом. Московское Государственное Совещание оказалось неудачным в смысле состава, тогда как Демократическое Совещание было отпрыском Совета. Но Предпарламент, или Совет Республики, созванный правительством в качестве предшественника Учредительного Собрания, должен был, по мнению правительства, укрепить его позицию. Эта идея, обсуждавшаяся еще в то время, когда заседало Демократическое Совещание, получила осуществление, и, прежде чем разъехалось это Совещание, было образовано ядро Предпарламента избранием 300 делегатов Совещания в качестве представителей различных демократических групп, тогда как 150 представителей так называемых буржуазных партий были введены впоследствии. Функции Предпарламента никогда не были ясно определены, но правительство дало понять совершенно ясно, что оно отнюдь не считает себя в какой-либо мере ответственным перед учреждением, которое было задумано как чисто совещательный орган.
21 октября Совет Республики был открыт Керенским речью, в которой он останавливался главным образом на необходимости созыва Учредительного Собрания в течение ближайшего месяца, восстановления боевого духа армии и подавления анархии. После избрания председателем умеренного социалиста Авксентьева, состоявшего министром внутренних дел в одном из кабинетов Керенского, Троцкий выступил с сильными нападками на правительство и заявил, что максималисты не будут работать ни с ним, ни с Советом Республики. Затем он оставил заседание в сопровождении тридцати своих непримиримых последователей. Первым вопросом, который обсуждал Предпарламент, был вопрос об эвакуации Петрограда; и вначале существовала большая надежда на то, что буржуазные и умеренно социалистические группы будут работать сообща и составят прочный блок против большевиков. В самом деле, образование такого блока давало единственную надежду на избавление от надвигавшихся опасностей. Однако критическим вопросом, на котором сосредоточился всеобщий интерес, оказалось представительство России на конференции союзников, которая должна была собраться в Париже в ноябре. В своей политической декларации, обнародованной в начале октября, правительство извещало о своем намерении принять участие в этой конференции и включить в число русских представителей делегата, пользующегося особым доверием демократических организаций страны. Эти представители, заявляло далее правительство, не
