— Значит, киоска с чизбургерами у вас нет?
Девица с трудом сдерживает улыбку. Потерянные вещи реют вокруг ее головы, как одуванчиковый пух.
— Ты наша или просто зевака? — спрашивает она.
— Зевака, — без колебаний отвечаю я. — А ты?
— Я здесь работаю. На зарплате, так сказать. А раньше тут лечилась. И не один раз… Совершала преступления против собственного тела. Обжиралась, потом худела с помощью героина и снова обжиралась… — Если бы я не знала, что ее открытость типична для наркоманов, я бы удивилась. Программа «Двенадцать шагов» вскрывает голову, как орех. А потом уже трудно остановиться..
— Тебе бы тут худию выращивать, — советую я. — Такой кактус, который снижает аппетит. По- моему, уж лучше есть кактус, чем колоться!
— Конечно, лучше, — соглашается словоохотливая девица, — хотя и не совсем. Все-таки неизвестно, что там за вещества… Не могу назвать кактус совершенно естественным средством. Если кусает змея — это естественно. А тут неизвестно. Может, сейчас похудеешь, а в тридцать лет умрешь от воспаления десен. Знаете, почему бушмены едят худию? Она подавляет чувство голода… Так что даже не знаю.
— Да, действительно. — Я решаю поговорить о чем-то не таком отвлеченном. — Ну и как здесь обстановочка?
— Нормальная. Много избалованных деток из богатых семей, ну и придурков тоже хватает. Когда ты по другую сторону, ко всему относишься по-новому… Зато кормят хорошо, только органическими продуктами… У тебя сигаретки не найдется?
— Извини, я сама у других стреляю. А интересные люди среди клиентов попадаются?
— В смысле — психов? Есть одна английская шпионка, она вообще-то пакистанка… Мелани… фамилию не помню. Так вот, она очень славная. Совсем не похожа на шпионку — ну, какими их себе представляешь. Говорит, ее специально учили казаться такой стервозной… Не знаю, не знаю… Еще у нас лечится сынок какой-то важной шишки, министра транспорта или еще чего-то там. Знаешь, некоторые не спешат выздоравливать.
— А ты?
— И я тоже. Все заложено у нас в программе. Смешно, да? Раньше я серьезно подсела на астрологию. Раз, а то и два раза в месяц ходила к гадалке. Крутая тетка! Правда, мне еще тогда казалось, что половину своих предсказаний она выдумывает на месте. Но мне очень хотелось верить, что существуют волшебные небесные тела, которые управляют моей жизнью и говорят, что мне делать, а оказывается, дело не в звездах, а в участках моей ДНК, будь она неладна! Выходит, я — какой-то кусок мяса, который неправильно запрограммировали.
— Ты поэтому до сих пор здесь ошиваешься?
— Заметила наши ворота? Они похожи на турникет. Все, кто уходят, обязательно возвращаются. Одни через несколько лет, а другие через несколько часов. Но возвращаются все. Тут много парят мозги, трут про когнитивный диссонанс и все такое, советуют сломать паттерн и прислушаться к голосу разума. Но я здесь поняла только одно: никакой свободной воли не существует.
— Тяжело тебе приходится?
Она пожимает плечами:
— Иногда тяжелее, иногда легче.
— Здесь лечился один мой знакомый, С’бу. Его трясет, когда при нем упоминают «Гавань».
— С’бу Радебе? Очень милый мальчик! Но очень застенчивый. Ему тяжело пришлось. Он не такой, как все. Совсем еще ребенок… Я хотела сказать — его вообще зря сюда поместили. Это признает даже Вероника. А ведь ему пришлось участвовать в групповых сеансах и слушать исповеди наркоманов со стажем, рассказы о том, что они творили под кайфом, как продавали себя за дозу, как бросали детей…
«И убивали братьев», — мысленно добавляю я. Вслух же переспрашиваю:
— Значит, его вообще зря сюда упекли?
— Да, знаете… Черты характера — как сорняки. Их можно выполоть, отравить, а они все равно прорастают. С’бу слишком нежный, слишком чуткий для нашего мира. Ему нужно окрепнуть, и тогда он привыкнет… Зато его сестренка — совсем двинутая.
— Как и мы все, наверное…
— И дружков она себе таких же выбирала.
— Например, Джабу?
— Извините… Здравствуйте! Чем я могу вам помочь? — Я узнаю профессионально участливый голос человека, с которым беседовала по телефону.
— С удовольствием еще поболтала бы с тобой, — говорю я девице, когда ко мне подходит крепыш в клетчатой рубашке с профессионально широкой улыбкой на лице.
— Вряд ли получится. Наши едут на экскурсию, а я — домой. — Девица посылает Ленивцу воздушный поцелуй: — Пока, красавчик!
Крепыш-администратор ведет меня в прохладный бывший фермерский дом. Тот, кто его обставлял, обладает несомненным художественным вкусом, а может, сидит на галлюциногенах. Деревянный пол закрыт ярким оранжево-красно-синим ковром. Со стены над стойкой, такой же, как в дорогом отеле, улыбаются мультяшные цветочки.
Перед стойкой стоят два кремово-золотистых чемодана с логотипом «Луи Витон». Рядом на диване развалился мальчишка; он преувеличенно громко вздыхает и нетерпеливо качает ногой.
— Сейчас я тобой займусь, — говорит мой гид, оборачиваясь к мальчишке. Он ведет меня по коридору к кабинету с табличкой «Доктор Вероника Ауэрбах — исполнительный директор». Под ней другая: «Пожалуйста, стучите».
Не постучав, мой сопровождающий распахивает дверь, и я вижу доктора Веронику Ауэрбах, которая сидит на подоконнике в эркере, откуда открывается вид на сад, и читает журнал.
— Ах, как замечательно! — Она надевает туфли, встает и направляется ко мне.
Вижу обложку журнала, который она читает: «Психическое здоровье и наркотические вещества». Оглядываю стеллаж, встроенный в нишу под подоконником; на полках в основном труды с такими же учеными названиями. Еще в кабинете стоит тяжелый деревянный письменный стол, заваленный бумагами и папками; в центре хаоса, словно око урагана, притулился серебристый ноутбук. Над столом картина: горящая зулусская хижина, рядом из земли торчит огромный корень, похожий на фаллос. В хижине в мучениях корчатся человеческие фигуры.
— Нелегкое чтение, — замечаю я, когда доктор пожимает мне руку. Хватка у нее как у профессиональной гольфистки: расслабленная, но внимательная.
— Домашняя работа, — отвечает Вероника Ауэрбах, с готовностью улыбаясь.
От улыбки разбегаются лучики вокруг глаз. Она низенькая, даже на каблуках роста в ней метра полтора, одета в черный брючный костюм. Глаза доктора светятся любопытством. Сразу понимаю: ей нравится совать нос в чужие дела. Голова у нее пятнистая: в рыжевато-каштановых волосах мелькают седые пряди. Мне отчего-то сразу кажется, что доктор любит живопись. Наверное, все дело в ее зеленовато-голубых туфлях «Мэри Джейн» с игривыми лилово-красными цветами на ремешках.
— Я Вероника, как вы, наверное, уже догадались. Спасибо, что приехали. — Как будто я оказываю ей любезность.
— Спасибо, что согласились меня принять, хотя я не дала вам много времени на подготовку…
— Мне понравился ваш заголовок: «Сафари-реабилитация». Очень броско и вместе с тем гламурно.
— Главное — зацепить читателей.
— Мандла Ланга, — говорит она, видя, что я не свожу взгляда с горящей хижины. — Все его ранние работы так или иначе связаны с ритуалом обрезания, инициацией, переходом в другое состояние… Все его картины исподволь намекают на то, как трудно быть мужчиной… Тем более — изуродованным.
— Ваши клиенты общаются между собой?
— Мы предпочитаем называть их пациентами. Да, некоторые общаются. Пойдемте, я устрою вам экскурсию. — Она оживлена и полна воодушевления.
