в парикмахерской, свободными мягкими локонами падают на плечи.
Итак, Меган Силвер молоденькая и хорошенькая. Очень женственная.
Меган отбивала такт ногой в туфельке, подчиняясь доносившейся из музыкального центра песни «Застывшее золото», гимну группы «Дарк энджел» из фильма «К западу от Луны». Эта мелодия была ее талисманом. Первая песня в стиле рок, которая ей понравилась. Но почему-то сейчас это притопывание показалось ей смешным. «Дарк энджел» и «Пантеру» надо слушать в майке и джинсах. А не в таких туфлях и черном вечернем платье. Если бы Дек, Трей и остальные увидели ее сейчас, они бы покатились со смеху и заявили, что она продалась. Продала душу за четверть миллиона. Но надо же! Будь она дома, разве стала бы размышлять, что подумают какие-то мужчины о ее внешности? Да ей было бы плевать!
Но эту мысль Меган быстро выкинула из головы. Сегодня она встретится с Заком Мэйсоном. Так что никак нельзя сказать, что она продалась.
В дверь позвонили.
Дэвид!
И нервничая, как девственница, Меган пошла к двери.
Роксане Феликс понадобилось всего пять минут на подготовку к приему у Изабель Кендрик. Она знала, как должна выглядеть, еще в день приезда в Лос-Анджелес. Туфли из серебряных ремешков на каблуках. Ярко-красная помада, контрастирующая с бледной кожей и черными волосами. Простое кремовое платье, которое Алессандро Эко представлял в своей чикагской коллекции как свадебное.
Никаких украшений. Никакой косметики, что придавало ей особую надменность. Она демонстрировала свою безупречную кожу, не нуждающуюся в макияже. Длинные иссиня-черные волосы, так блестели и были такими живыми, что казались рекламой самого дорогого в мире шампуня.
Она едет на прием в лимузине Джордан Голдман. И не сомневалась, что даже сексуальная малышка Джордан умрет от зависти, увидев ее. Сегодня она выглядела еще лучше, чем всегда. Если такое, конечно, вообще может быть.
— Хорошо выглядишь, — привычно похвалил Пол, выходя из ванной и поправляя галстук.
— Да? — спросила Элеонор. — Неужели?
Он повернулся, удивленный нервным напряжением, сквозившим в ее голосе. Обычно она отвечала: «Ты тоже».
И его вполне устраивало. В конце концов, зачем тратить время на цветистые комплименты? Они уже довольно долго живут вместе.
Элеонор вертелась перед зеркалом, словно взволнованный подросток. Вообще-то она на самом деле хорошо выглядела. На ней было новое платье, воздушное, романтичное, из бледно-розового шифона, с воротником, усыпанным маленькими розовыми бутончиками из блестящего атласа.
Светлые волосы были элегантно забраны наверх, длинные бриллиантовые серьги переливались, такое же ожерелье, сверкая, обвивало нежную шею. Носки розовых атласных туфелек выглядывали из-под юбки, а макияж был очень легкий и сдержанный.
— Да, ты выглядишь… — Он поискал подходящее поэтическое слово. — Очаровательно.
— А тебе не кажется, что я оделась не по возрасту? Этакая молодящаяся старушка? — с тревогой спросила Элеонор.
Пол Халфин посмотрел на нее. Что это с ней? С женщиной, которая вот-вот должна стать его женой? С царственной президентшей «Артемис»? Разве не о ней говорят в городе как об одной из тех, у кого безупречный вкус?
Нервозность вообще не в ее стиле.
— Да ради Бога! Элеонор! Тебе только тридцать восемь.
Ты молодая женщина.
Но не так молода, как Джордан Голдман, подумала Элеонор.
— Ты выглядишь очень мило, дорогая. Правда.
— Спасибо, Пол, — сказала она и удивилась, что от его комплимента почувствовала себя немного виноватой.
Том Голдман приподнялся на постели, чтобы лучше видеть, что делает жена. Волны удовольствия накатывали одна за другой, когда он наблюдал, как она, крепко зажмурив глаза, стояла перед ним на коленях, правой рукой терла у себя между ног, и в слабом свете спальни костяшки ее пальцев поблескивали от влаги. Джордан всегда знала, от каких порочных штучек он возбуждался мгновенно. Его плоть в один миг делалась тверже бейсбольной биты. Приоткрыв глаза, чтобы увидеть реакцию мужа, Джордан обхватила его плоть левой рукой и принялась играть, легонько сжимая и разжимая пальцы, передвигая их вверх и вниз в четком ритме, не забывая заниматься и собой. Крошечная капелька выступила на набухшем кончике, и Том застонал. Это стало для нее сигналом перестать заниматься собой и приникнуть ртом, открыв его как можно шире, сосать сильно, не давая ему передышки. Последней сознательной мыслью Тома было: слава Богу, есть хоть одна женщина, которая понимает — именно вот так он испытывает самое большое удовольствие… О Боже…
Том Голдман изогнулся в экстазе, приподнялся на постели, сделал толчок в горло жены и кончил.
Джордан подождала секунду, выплюнула и отвернулась.
Потянулась за коробочкой с бумажными салфетками, которые держала возле кровати, вытерла рот, поморщившись от отвращения. Голдман наблюдал, как она пошла в ванную, стала яростно чистить зубы и полоскать рот, и его вздыбленная плоть быстро сморщилась. Почему-то в последнее время после занятий сексом он чувствовал себя каким-то постаревшим. И испытывал отвращение. Как если бы она была проститутка, а он — грязный старик, а не законный муж. Голдман даже упрекнул себя за подобные мысли, потянувшись за рубашкой и брюками. Ему следовало бы говорить «после занятий любовью», а не сексом. В конце концов, во время любого из совокуплений может быть зачат их ребенок. Он старался не думать о том, что в момент кульминации в его воображении всплывало лицо Элеонор Маршалл, а не его шикарной жены.
Джордан появилась в дверях ванной уже одетая и готовая к выходу: в брючном костюме от Ива Сен- Лорана, с очень аккуратной сумочкой от Шанель, свисающей с левого плеча.
— Давай, дорогой, пошли. Я обещала Роксане, что мы заедем за ней в половине восьмого.
— Значит, на десять минут опоздаем.
Он посмотрел на шелковые брюки, красиво облегающие бедра жены. Потом потянулся к ней:
— Давай еще разок, на удачу.
Она отмахнулась от его руки, как от навязчивой мухи.
— Том, нельзя опаздывать. Ты же знаешь Роксану. Она не будет ждать. Возьмет и закажет лимузин по телефону. А я хочу появиться именно с ней. Это будет удачный ход. Ты понимаешь? Она обещала мне добыть в спонсоры следующего приема журнал «Вог». Разве не здорово? А когда мы вместе ходили в школу…
Голдман слушал ее трескотню, И мысли его унеслись далеко-далеко, а желание исчезло.
— Ты слушаешь меня?
— Ну конечно, дорогая, конечно. Это важный прием.
Приемы Изабель были всегда важными, и ему не хотелось ссориться с женой. К тому же, если повезет, он поговорит с Элеонор наедине.
Вдруг Том Голдман почувствовал, что не может больше ждать.
— Пошли, пошли, — сказал он, поправляя пиджак.
Ровно в восемь часов все были на местах: каждый слуга, каждый листочек на дереве. Ни единой морщинки на четырехстах ирландских скатертях. И ни следа циклона, еще полчаса назад свирепствовавшего перед глазами Сэма. Господи, да это же как военная операция, подумал Сэм. Да что там операция! Ни одна из них не могла быть проведена с таким эффектом! За несколько часов их дом стал воплощением фантазий Изабель об арабских ночах. Здесь были аромат, звон колокольчиков, все вокруг увивали цветы, все блестело драгоценностями, словно в угоду какой-нибудь наложницы в гареме паши, у которой глаза как у лани.
На секунду в образе этой наложницы Сэм Кендрик представил Роксану Феликс в прозрачных шелках, с длинными черными волосами под прозрачной вуалью и прикованную цепочкой на ошейнике, усыпанном
