произошло с ней в состоянии транса, хотя она проявляла сильное любопытство. Он сказал, что мисс Клементи желает продолжать попытки восстановить свою речь. Я ответил, что не испытываю особого желания продолжать, особенно, как я подчеркнул специально для Мортимера, из-за того, что сеансы проходят в неподходящей для этого атмосфере, которую он создает вместе со своим другом. Хотя для меня и, по всей видимости, для него вполне очевидно, что мисс Клементи может говорить, ибо именно это она и делала, когда кричала: «Пожар! Я горю!»
Я также сообщил ему, что с такими страданиями, как у нее, я уже сталкивался, хотя и очень редко. При этом мои пациенты подчинялись приказам, которые слышны были им одним, действовали в соответствии с этими приказами. Я рассказал Мортимеру, как на моих сеансах калеки начинали ходить, а заики переставали заикаться. Но у меня сложилось впечатление, что такому страдальцу его состояние навязано им же самим. Он отдает себе некие приказы, которые ужасно боится не выполнить, и это происходило до тех пор, пока я, введя его в состояние гипнотического транса, не отдавал контрприказы, которые все отменяли. Я спросил у Мортимера, не случался ли в жизни мисс Клементи какой-то пожар, во время которого она потеряла тех, кого любила. Возможно, тогда вовремя не подняли тревогу, и вследствие этого она приговорила себя замолчать раз и навсегда.
Мортимер ответил, что не знает ничего о подобном событии. К тому же он дал мне ясно понять, будто воспринимает все, что я ему говорю, как сущий вздор. Он высказал предположение, что под гипнозом у мисс Клементи просто разыгралось воображение и что созданные ею образы не стоит воспринимать серьезно. Важным во всем этом, по его словам, было лишь то, что под моим влиянием она заговорила, и чем раньше мы встретимся и продолжим работу, тем лучше. Мортимер не сомневался, что через неделю-две она заговорит. Он даже слушать ничего не желал, когда я пытался объяснить ему, что под гипнозом пациенты не видят сны, как он это себе вообразил, а, наоборот, еще менее склонны к фантазиям, чем многие из нас в повседневной жизни.
Он игнорировал все, что я говорю. Его бесполезно в чем-либо убеждать. Я думаю, что его стремление вернуть мисс Клементи речь отчасти альтруистическое, но нельзя также не учитывать, что в этом деле он почувствовал выгоду не только для своей подопечной, но и для себя самого. Я сказал ему напрямик, что не уверен в возможности продолжения сеансов, так как опасаюсь, прежде всего, за состояние психики мисс Клементи. Кроме того, я не хотел бы, чтобы молодая леди вновь оказалась в неблагоприятной атмосфере, которую он создал в прошлый раз со своим приятелем. Если я и соглашусь на следующий сеанс, то он будет проходить только в присутствии врача и какой-либо женщины с хорошей репутацией, которая является подругой Марии. Реакция мисс Клементи, как я объяснял Мортимеру, была настолько неожиданной и пугающей, что я не могу припомнить ничего подобного за все тридцать лет моей практики, и я не имею права взять на себя ответственность за последствия.
Признаюсь вам, мистер Гуделл, что именно эти соображения удержали меня от того, чтобы сразу же возобновить сеансы. Случай с мисс Клементи мне представляется чрезвычайно любопытным. На мой взгляд, он может значительно расширить наши представления о гипнозе. Но все-таки, действуя в интересах науки, нельзя забывать об ответственности. Человек, жаждущий раздвинуть границы медицины, может препарировать сотни трупов, не нанося вреда ни единому живому существу, и результаты его трудов могут дать пользу многим последующим поколениям. Но когда он проводит эксперимент с живым человеком, ему необходимо серьезно осознавать всю меру ответственности, которую он на себя берет. Недопустимо приобретать знания, нанося ущерб здоровью и счастью человека! Однако — увы! Как мы видим, мистер Гуделл, ученые часто поддаются подобному соблазну.
Наша беседа с Мортимером завершилась не самыми вежливыми выражениями. Час спустя он написал мне письмо с извинениями, и с тех пор я ежедневно получаю от него письма, в которых он настоятельно просит, чтобы я вновь посетил Марию Клементи и провел с ней сеанс гипноза. Он предлагает мне большие суммы денег, но я от них отказываюсь. Сейчас он привлекает на свою сторону все больше людей, и я боюсь, что давление на меня усилится.
Короче говоря, дорогой мистер Гуделл, я очень прошу вас поделиться со мной своими соображениями на этот счет и дать совет, как мне следует поступить. У мисс Клементи нет семьи и, как оказалось, нет настоящих друзей, зато вокруг нее много таких людей, которые хотят эксплуатировать ее талант. Не могли бы вы мне помочь в этом деле, мистер Гуделл, или посоветовать, к кому мне следует обратиться за помощью? С нетерпением жду вашего ответа».
Я выругался и отложил письмо. Но, несмотря на мое раздражение, я ни минуты не раздумывал над тем, как же мне теперь поступить. Мысль отправиться в Лондон была очень соблазнительной. Я понимал, что мной движет любопытство, хотя и знал, что ехать мне туда не следует. Но поскольку ход этому делу дал именно я, то и проследить, как оно продвигается, — моя обязанность. Перед моим мысленным взором предстала Мария, которая, сидя на стуле, извивалась от боли, явившейся ей в воображении. Но что же подумает моя семья? Я приехал сюда со своей будущей невестой и вдруг, не далее как через неделю, покидаю ее? Что подумает обо мне сама Корделия, когда я оставлю ее одну с людьми, которых она едва знает, а сам я уеду в Лондон, позволяя вовлечь себя вновь в это грязное дело? «Нет, — решил я для себя, — мне нельзя никуда ехать. Просто не хочу, вот и все. Сегодня же вечером напишу Уиллеру письмо. В Лондон я не поеду».
С этой мыслью я поспешно вышел из комнаты и отыскал конюха, который ходил с моей лошадью на заднем дворе у конюшни. Я вскочил на спину моего старого доброго Родни — и только меня и видели.
Резвый галоп по полям под звуки охотничьего рожка развеял мрачные мысли, вызванные письмом Уиллера. Вскоре я догнал пеших, а затем поравнялся с всадниками, обогнал Флору, пришпоривавшую свою маленькую лошадку, и Корделию, ехавшую подле дочери с грустным видом. Не сбавляя скорости, я поднялся на небольшой холм и увидел охотников, пересекавших большое вспаханное поле, распростертое под ярко- голубым куполом неба. Впереди них я разглядел жавшуюся к кустам и метавшуюся в панике лисицу.
Мы пересекли еще одно поле и взяли курс прямо через наши угольные месторождения. Копыта цокали по утоптанной земле, когда мы проезжали мимо воротов и лебедок, поднимавших на поверхность раскачивающиеся корзины с углем, мимо мужчин с черными лицами и женщин в темной, мрачной одежде, просеивавших уголь через большие сита.
Миновав и эти два акра черной земли с маленькими лужицами, мы опять выехали на поля, а за ними, в перелеске, борзые наконец настигли преследуемого зверя, и дело было сделано. Но не успели мы собраться вокруг трофея, как собаки учуяли новый след, и вся компания вновь помчалась вперед, по долинам и холмам. В этот день мы настигли еще одну жертву и могли бы продолжить преследование, но начался дождь, который намочил как лошадей и собак, так и людей и спутал все следы, поэтому мы, вполне удовлетворенные, повернули домой, куда вскоре и прибыли, усталые и промокшие, но в отличном расположении духа.
И вот вскоре мы уже вновь сидели в гостиной, удобно устроившись у камина. Мои сестры, Корделия и миссис Фрейзер занялись шитьем. Через три дня у соседей намечался бал, так что не один подол нужно было подогнуть, не одну ленточку пришить, не одну оборку подогнать. Отец отправился в кабинет, а будущий муж Арабеллы сел вместе с нами, подавая дамам наперстки и иглы и исполняя все, что от него требовали. Я расположился в стороне и смотрел, как льет дождь за окном, как стекают капли по оконному стеклу. Окинув взглядом плоскую равнину, я вновь стал думать о письме Уиллера.
Возможно, Корделия прочитала мои мысли, ибо она подняла от шитья голову и спросила:
— Что так встревожило тебя в том письме, которое ты получил сегодня утром, Джонатан?
— Оно было от Уиллера, гипнотизера, — ответил я.
Мои слова, конечно же, сразу вызвали всеобщий интерес. На пути из Лондона мы все: Корделия, миссис Фрейзер и я, — договорились, что постараемся как можно меньше распространяться в Кеттеринге по поводу ужасного дела Франкенштейна. Однако информация о совершенном на него нападении сразу после убийства его жены и сына дошла, конечно же, и до этих мест. Так что теперь мне пришлось рассказать собравшейся компании следующее:
— Певица по имени Мария Клементи, которая, как вы, вероятно, знаете, может петь, но не способна говорить, присутствовала при нападении, совершенном на моего друга Виктора Франкенштейна. Многие врачи пытались вернуть ей дар речи, но потерпели фиаско, и последние надежды возлагались на гипнотизера, к которому обратились за помощью. В случае удачи она могла бы рассказать все, что видела
