всем нам.
Они назвали ее Анохирва, хотя среди людей, воевавших против нее, она стала известна под именем Голготтерат… Имя, которым мы до сих пор пугаем детей, хотя нам впору пугаться самим.
Ахкеймион сделал пауза и оглядел лица слушателей.
— Я говорю об этом, потому что, хотя и уничтожили инхороев, не смогли разрушить Мин-Уроикас, ибо она не принадлежала — и не принадлежит — нашему миру. Адепты Мангаэкки обшарили это место, обнаружив многое из того, что проглядели нелюди, включая чудовищное оружие. И подобно тому, как человек, живущий во дворце, начинает считать себя принцем, так и адепты Мангаэкки принялись считать себя наследниками инхороев. Они полюбили их нечеловеческую философию и сделались без ума от их отвратительного, развращенного искусства, Текне, ухватившись за него с любопытством обезьян. И, что важнее и трагичнее всего, они обнаружили Мог-Фарау…
— Не-бога, — тихо произнес Пройас. Ахкеймион кивнул.
— Цурумах, Мурсирис, Сокрушающий Мир и тысяча иных ненавистных имен… На это у них ушли века, но две тысячи лет назад, когда Великие короли Киранеи стали брать дань с этих земель и, возможно, возвели вот этот зал совета, они в конце концов добились успеха и разбудили Его… Не-бога… И мир едва не захлебнулся криками и кровью прежде, чем Он пал.
Он улыбнулся и посмотрел на слушателей, смахнув слезы со щек.
— Вот что я видел в своих Снах, — негромко сказал он. — Ужасы, которые я видел…
Ахкеймион покачал головой и сделал шаг вперед.
— Кто из вас не помнит равнины Менгедда? Я знаю, что многие страдали там от кошмаров, видели во сне, как умирают в древних сражениях. И все вы находили кости и бронзовое оружие, которые эта проклятая земля извергала из себя. Уверяю вас, все это происходило не просто так, а по определенной причине. Все это — эхо ужасных деяний, следы смерти и катастрофы. Если кто-то сомневается в существовании или силе Не-бога, пусть вспомнит эту землю, сокрушенную одним лишь его присутствием!
Все, что я рассказал вам, — это факты, внесенные в анналы людей и нелюдей. Но это вовсе не история о предотвращении чудовищного рока, как вы могли подумать, — о нет! Хоть Мог-Фарау и был сражен на равнине Менгедда, его проклятые служители собрали то, что от него осталось. И именно поэтому, великие лорды, мы, адепты Завета, появляемся при ваших дворах и входим в ваши чертоги. Именно поэтому мы терпим ваши насмешки. Две тысячи лет Консульт продолжал свои нечестивые труды, две тысячи лет они изучали, как возродить Не-бога. Считайте нас сумасшедшими, зовите нас дураками, но это ваших жен и детей мы стремимся защитить. Три Моря — вот о ком мы заботимся!
Потому я и пришел к вам сейчас. Задумайтесь над моими словами, ибо я знаю, о чем говорю!
Эти существа, шпионы-оборотни, не имеют никакого отношения к кишаурим. Утверждая это, вы поступаете так же, как делают все люди, столкнувшись с Неведомым: вы втаскиваете его в круг того, что знаете. Вы нарядили нового врага в одежду старого. Но эти существа родом из незапамятных времен! Подумайте о том, что мы видели несколько мгновений назад! Эти шпионы-оборотни — за пределами вашего искусства и круга познаний, даже за пределами познаний кишаурим, которых вы боитесь и ненавидите.
Они — агенты Консульта, и само их существование предвещает беду! Лишь глубокие познания в Текне могли породить на свет подобную непристойность, познания, что обещают возрождение Мог- Фарау…
Нужно ли мне объяснять, что это означает?
Мы, адепты Завета, видим во сне конец древнего мира. И среди этих снов есть один, приносящий нам больше страданий, чем любой иной: сон о смерти Кельмомаса, Верховного короля Куниюрии, на полях Эленеота.
Ахкеймион сделал паузу, осознав, что ему не хватает воздуха, и добавил:
— Анасуримбора Кельмомаса.
По залу прокатился встревоженный шорох. Кто-то что-то пробормотал по-айнонски.
— И в этом сне, — продолжал Ахкеймион, возвысив голос до крещендо, — Кельмомас изрек великое пророчество. Не горюйте, сказал он, ибо Анасуримбор вернется в конце мира…
— Анасуримбор! — воскликнул он, как если бы это имя несло в себе ответ на все вопросы.
Голос его прокатился по залу, эхом отразившись от древних стен.
— Анасуримбор вернется в конце мира. И он вернулся. И сейчас, пока мы говорим, он умирает! Анасуримбор Келлхус, человек, которого вы приговорили к смерти, — это тот, кого мы, адепты Завета, зовем Предвестником, живым знаком конца времен. Он — наша единственная надежда!
Ахкеймион обвел взглядом ярусы, опуская раскрытые ладони.
— И сейчас вам, вождям Священного воинства, пора спросить себя — что же поставлено на карту? Вы думаете, что обречены сами, но ваши жены и дети в безопасности… Настолько ли вы уверены, что этот человек — всего лишь тот, кем вы его считаете? Откуда проистекает такая уверенность? Из мудрости? Или из отчаяния? Желаете ли вы рискнуть всем миром, чтобы увидеть, к чему приведет ваш фанатизм?
Голос его смолк, и в зале воцарилось тяжкое, свинцовое молчание. Казалось, будто каменные лики стен и стеклянные глаза окон смотрят на него. Несколько долгих мгновений никто не смел заговорить, и Ахкеймион с испугом и удивлением осознал, что ему действительно удалось достучаться до них. Наконец-то они слушали его сердцем!
«Они поверили!»
А потом Икурей Конфас принялся топать и хлопать себя по бедрам, восклицая: «Хуссаа! Ху-ху- хуссаа!» С ярусов к нему присоединился генерал Сомпас: «Хуссаа! Ху-ху-хуссаа!»
Насмешка — одобрительное восклицание, которое у нансурцев заменяет аплодисменты. Смех — сперва нерешительный, но потом все более громкий, раскатившийся по всему залу.
Предводители Священного воинства сделали свой выбор.
Великий магистр Багряных Шпилей сделал два шага по направлению к ним; его темно-красное одеяние мерцало на солнце.
— Отдайте его, — мрачно произнес он.
— Сарцелл! — взревел Инхейри Готиан, вскинув левую руку с зажатой в ней хорой. — Убей его! Убей лжепророка!
Но Найюр уже кинулся к дереву. Он развернулся, на несколько шагов опередив рыцаря, и принял боевую стойку. «Все, что угодно… Любое унижение. Любая цена!» Сарцелл опустил меч и раскинул руки, словно собираясь заключить скюльвенда в дружеские объятия. Позади бурлила и гудела толпа. Рев все нарастал. Улыбаясь, рыцарь-командор шагнул к Найюру, остановившись на том расстоянии, откуда еще нельзя было нанести внезапный удар.
— Мы с тобой поклоняемся одному и тому же богу. Ветер стих, и стало необычайно жарко. Найюру почудился запах гниющей плоти — запах, смешанный с горьковатым ароматом эвкалиптовых листьев. «Серве…»
— Вот суть моего поклонения, — спокойно произнес Найюр. «Отдыхай, милая, — я понесу тебя…»
Он схватил запачканную кровью рубаху за ворот и разорвал ее до самого пояса. И вскинул меч.
«Я отомщу».
За спиной у рыцаря-командора Готиан и одетый в красное великий магистр кричали друг на друга. Джавреги, рабы-солдаты Багряных Шпилей, бросились на шрайских рыцарей, а те сомкнули ряды, силясь удержать их и толпу визжащих айнрити. Стоящие вокруг храмы и колоннады Ксокиса маячили на заднем плане, далекие и бесстрастные. На фоне неба вырисовывались Пять холмов.
И Найюр усмехнулся, как может усмехнуться лишь вождь утемотов. Казалось, он приставил острие своего меча к горлу мира.
«Я устрою бойню».
Здесь все истощены. Все измучены голодом.
Найюр понял, что все происходит в соответствии с безумным планом Дунианина. Какая разница, умрет он сейчас, вися на дереве, или несколькими днями позже, когда падираджа наконец-то сокрушит стены? Потому-то он и отдался в руки врагов, зная, что самый невинный из людей — обвиняемый, разоблачивший своих обвинителей.
