окон ее комнаты раздавался веселый смех. Элизабет залюбовалась прекрасным, сияющим чистотой телом Оливии — ее стройной и гибкой спиной, длинной шеей и ногами, струящимися медными волосами. Не может быть, чтобы Лоуренс не был в нее по уши влюблен! Похоже, что он наконец нашел именно то, что ему нужно, думала она, но все равно непонятно, отчего такая спешка.
Превращение Оливии в светскую даму происходило постепенно. На нее надели облегающую тунику, юбку из бледно-зеленого шелка и свободное сюрко из зеленого бархата с каймой из золотого шитья, в широких боковых проймах которого был виден золотой пояс, надетый поверх туники. Ее волосы были расчесаны, заплетены и искусно уложены на затылке в золотую сетку, на голову ей надели тюрбан с шелковым покрывалом — с этой модой Оливия еще не была знакома.
— Посмотрись теперь в зеркало.
Одна из горничных протерла запотевшее от пара зеркало, и Оливия увидела свое отражение — элегантную, прекрасную женщину. Она быЛа потрясена добротой и щедростью Элизабет. Девушка порьшисто обняла ее, не в силах найти слов, чтобы выразить все свои чувства.
— На тебе все это выглядит гораздо лучше, чем на мне, — сказала Элизабет, тронутая искренним порывом Оливии и удовлетворенная результатами своих трудов. — Хорошо, что у нас с тобой один и тот же размер.
— Ах, госпожа, подожди еще немного, — засмеялась одна из горничных, красноречивым жестом выпятив живот и обхватив его снизу руками, — и скоро тебе понадобится новый гардероб!
— Тише вы! — со смехом сказала Элизабет. — Уберите-ка здесь. Оливия может это носить, пока ей самой тоже не понадобится новый гардероб.
— А ты и вправду ожидаешь?.. — спросила Оливия, покраснев от смущения.
— Да, моя милая. Но только если бы эти две сороки не проболтались, еще несколько недель никто бы ни о чем и не догадался.
Хихикая, горничные убежали, захватив с собой вороха одежды, а Оливия осталась стоять у зеркала, глядя на свое отражение и без слов вопрошая, что ему известно о деторождении. Однако ответ ей был известен наперед — ровным счетом ничего. «Правда заключаете в том, — ответила она сама себе, когда вновь осталась одна, — что я совершенно не представляю, что при этом происходит». Она постояла у окна, глядя на сад, а потом отвернулась и присела на край мягкой кровати. Ее рука бездумно разглаживала складки белого покрывала, а глаза мысленно рисовали на поверхности темный абрис лица Лоуренса, когда он лежал на ней той грозовой ночью. Он тогда сказал: «Будет еще очень и очень многое…» А что именно? Она вспомнила, как он держал ее, одетую в одну нижнюю рубашку, в объятиях, и ее рука медленно поползла вверх, пока не коснулась груди, на которой лежала тогда рука Лоуренса. И ничего — ничего похожего на то обжигающее ощущение, которое она тогда почувствовала. Почему же прикосновение его руки вызвало такую бурю чувств?
Ей доводилось видеть и быков, покрывавших коров, и собак; и из того, как обитательницы монастыря при виде этого поспешно отводили глаза, она заключила, что это — некое таинственное, Но низкое, скотское действо, которое вызывается животным инстинктом. Оливия думала, что если бы ее мать не ушла из жизни так рано, она бы нашла возможность хоть как-то приоткрыть перед дочерью завесу над тайной деторождения. Но тогда никто ведь не думал, что может нагрянуть эта ужасная болезнь и унести так много жизней по всей стране. Даже Лоуренс и Элизабет потеряли тогда отца. Монахини не обсуждали со своими ученицами вопросы, связанные с появлением детей, и никто никогда не посмел бы спросить их об этом. Генрих, прощаясь, сказал ей: «Лучше, если ты не будешь слишком долго об этом раздумывать». Раздумывать о том, чтобы выйти замуж? О том, чтобы уехать с совершенно чужим человеком? О чем же?
Ей случалось видеть, как кошка рожала котят, как корова рожала телят, а овца — ягнят. Но женщин — никогда. Так что же при этом происходит? Или это так ужасно, что об этом никогда не говорят? Однажды ее монастырская подруга Маргарет сказала ей, что «это» происходит в постели по ночам. Что именно, Маргарет не знала, и они обе оставались в неведении. И в то же время воспоминание о ночи, проведенной с Лоуренсом в одной постели, заставляло ее почувствовать приятную слабость в животе и дрожь в коленях. Он сказал тогда, что будет счастлив все объяснить ей в другой раз, так что ей придется подождать этого другого раза. Как жаль, что их разговору с Кэтрин тогда помешали! Та наверняка все бы ей объяснила.
На следующий день Элизабет сказала, что прежде всего следует позаботиться о тканях и заказать новые платья, которые были бы достойны леди Оливии Миддлвей. Оливия на мгновение застыла, впервые услышав свой новый титул, и Элизабет поняла, что она и не думала о своем предстоящем замужестве с этой точки зрения. Значит, дело не в титуле и положении Лоуренса.
Однако выбор необходимых тканей был делом, близким сердцу Оливии, и когда Элизабет в одной из комнат наверху открыла сундук, полный рулонов чудесных материй, глаза девушки загорелись. А га, подумала Элизабет, вот что нам нравится! Она смотрела, как Оливия перебирала рулоны, называя многие ткани.
— Парча, камка, подкладочный шелк, переливчатый шелк, бархаты, тафта с муаровой отделкой, полушелк… Ах, Элизабет, я не могу в это поверить! Так значит, за этим мастер Хартфорд ездит в Италию?
— За этим и за многим другим. Остальное в лавке в городе. А это для нашего собственного употребления. Но откуда тебе известны все эти ткани? Твоя семья тоже занимается этим делом?
— Нет, вовсе нет. В монастыре меня обучили вышиванию церковного облачения, так что многие из этих тканей мне знакомы, но многие я вижу в первый раз.
Значит, она вышивальщица? Ах вот оно что! Да еще и из монастыря. Так почему же, интересно, Лоуренс не велел говорить ей про мастерскую?
Оливия получила огромное удовольствие, проведя остаток утра в обществе двух горничных и семейного портного, отмеряя, рассчитывая, прикладывая блестящую материю к телу, чтобы посмотреть, как лягут складки. Мягкие легкие льняные ткани для нижних рубашек, более плотные — для ночных рубашек, узорчатый бархат для сюрко, отороченного мехом куницы, шелк на подкладку для рукавов — все это тысячу раз прикладывалось, отвергалось и вновь принималось, пока у нее не закружилась голова.
— Но цена, Элизабет! Сколько же все это может стоить!
— Мне было сказано, что цена нас совершенно не должна волновать.
— Ты хочешь сказать, что это действительно не важно, сколько все это будет стоить?
— Действительно, это не имеет никакого значения. — Элизабет увидела недоверчивое выражение на лице Оливии и мягко добавила — Лоуренс хочет, чтобы у тебя было все, что ты пожелаешь. Нет, он не сказал «все, что необходимо», он сказал «все, что ты пожелаешь».
И тогда Оливия перестала чувствовать себя виноватой, думая о том, во что ее новые туалеты обойдутся ее нареченному, и уговорила сама себя, что ей просто необходим такой гардероб, от которого ее подруга Маргарет позеленела бы от зависти.
— Следующее, что тебе потребуется, это горничная, — продолжала Элизабет, — твоя личная горничная. У меня как раз есть девушка на примете. Это Карина, сестра моей Бетти.
Оливия снова поразилась ее доброте и задумалась о том, что она могла бы сделать для Элизабет. Та удивилась, когда Оливия спросила ее, какими травами она располагает. Узнав, что хотела, девушка вышла в кладовую, но вскоре возвратилась к Элизабет, помешивая в кубке настой из толченых розовых лепестков, розмарина и дикой земляники на меду.
— Пожалуйста, отдохни немного и выпей это, — сказала она.
— А для чего это?
— Для предотвращения выкидыша, — серьезно ответила Оливия. Она нашла этот рецепт в старинной книге своей матери. — На данный момент это все, чем я могу отплатить за твою доброту.
— Мне думается, что Лоуренсу очень повезло. Надеюсь, что Он понимает, какое сокровище ему досталось, — сказала Элизабет, с наслаждением вдыхая аромат настоя.
— Я думаю, что он не преминет воспользоваться всем, что я только смогу ему предложить, — ответила Оливия, и Элизабет уловила печальные нотки в ее голосе.
— То, что ты сказала, очень странно, Оливия. Что-нибудь не так?
Та не отвечала, и Элизабет подумала, что манера Лоуренса вести дела, даже сердечные, несомненно,
