Она устремилась на кухню, и вуаль развевалась за ее спиной как сигнал бедствия.
Оливия сидела на скамье у стены, откинувшись назад на дубовые панели. Она прикрыла глаза, чтобы не видеть царившей вокруг нее суеты, и думала о том, что ей сказала Кэтрин. Та явно понимала, в каком печальном положении находилось поместье, и значит, знала об этом и тогда, когда выходила замуж за Генриха. Что же заставило ее решиться на этот шаг? Может быть, она отчаялась найти мужа, учитывая солидный возраст? А теперь сэр Миддлвей сам увидит, насколько серьезны проблемы. Но он, наверное, не слишком удивится, потому что чума началась два года назад и скосила множество людей, и простых, и высокородных, поэтому рабочей силы везде не хватало. Последствия чумы переживали и в замке, и в монастыре, и в усадьбе, и в хижине.
Оливия пыталась вспомнить, как много лет назад старший сэр Миддлвей уже приезжал сюда. Она тогда была совсем маленькой девочкой, ведь это случилось еще до того, как ее отвезли в монастырь. Ей припомнилось, что он был пожилым джентльменом, седым и строгим, но с мелодичным голосом, который совершенно поразил маленькую девочку, привыкшую к северному диалекту. Должно быть, он теперь совсем старый и, наверно, очень усталый после всех поездок по владениям.
3
Оливию совершенно не заботило, что надеть на торжественный ужин по случаю приезда сэра Миддлвея, но она с наслаждением вымылась и расчесывала волосы до тех пор, пока они не заблестели как светлая медь. Монахини в монастыре изо всех сил пытались искоренить у девочек мысли о телесных радостях, но старались напрасно, поскольку эти радости были все равно недоступны для обитателей монастыря.
Оливия вздохнула, отложила гребень из слоновой кости и заплела волосы в две косы. Затем она уложила их петлями по бокам головы и, еще раз вздохнув, подумала о том, как хорошо было бы, если бы Кэтрин прислала ненадолго свою горничную, чтобы та сделала ей более сложную прическу. Но сейчас единственным украшением станет узкий золотой обруч, подаренный ей на десятилетие. Оливия укрепила его в волосах так, что он спускался на лоб, и надеялась, что не будет выглядеть чересчур просто в глазах знатного гостя. Надев поверх рубашки свое выгоревшее голубое блио[3], она достала из сундука длинный пояс голубого цвета из плетеной кожи и несколько раз обернула его вокруг талии. Быстрый взгляд на свое отражение в крошечном поцарапанном зеркальце подтвердил, что она вполне готова спуститься вниз к ужину.
Звуки голосов, доносившиеся из открытого окна, замерли, и топот лошадей слышался теперь у конюшен позади дома. Выглянув из окна, Оливия увидела всю процессию и подумала, что Генрих и Кэтрин не зря так хлопотали с приготовлениями. Судя по всему, лошади гостей должны были занять всю конюшню.
Конюх, одетый в черную с зеленым ливрею, провел огромного черного жеребца, за которым следовали лошади, навьюченные поклажей свиты сэра Миддлвея. Одежда, провизия, вино, фураж — все, что могло понадобиться во время путешествия по отдаленным владениям, длившегося целый месяц. В таком вояже крытый фургон был бы только помехой, а не подмогой. Однако, несмотря на долгий путь, гости отнюдь не выглядели толпой бродяг. Вся свита была одета в одинаковые ливреи с маленькими золотыми гербами, вышитыми на груди и на спине, на всех лошадях были одинаково украшенные богатые сбруи, попоны с зелено-золотой каймой и монограммой Миддлвея в каждом углу. Да, этот человек путешествовал с большим размахом!
Оливия отодвинулась от окошка с насмешливым выражением на прелестном личике. Раз уж его конюхи и слуги одеты лучше, чем она, то хозяин, конечно, выглядит как павлин, и на него не может произвести ровно никакого впечатления серенькая деревенская мышка.
Они стояли в дальнем конце холла и разговаривали — Кэтрин в желтом, Генрих, которому очень шла его туника цвета тусклого золота, и высокий, элегантный мужчина, черноволосый и поразительно красивый.
Оливия ухватилась за перила. Нет, это невозможно, подумала она. Это мне снится. Перехватив удивленный взгляд Генриха, гость повернулся и увидел ее. И тут Оливия окончательно убедилась, что это и впрямь тот мужчина, которого она видела у калитки гербариума — гость настоятельницы Антонии. Ее рука бессознательно потянулась к щеке, а затем к груди, остановившись в том месте, под которым отчаянно колотилось сердце. Она медленно подошла к ним, словно во сне, в голове билась одна-единственная мысль: произошла какая-то сложная ошибка, которую она не может понять.
Хотя ее голова силилась разгадать загадку, глаза успели мгновенно отметить, что он опять был одет в коричневое с черным, но теперь это было дорожное платье — короткая коричневая кожаная туника подчеркивала его могучую грудь и узкие бедра, шерстяной плащ с капюшоном был наброшен на одно плечо и в складках плаща запутались завитки его густых черных волос. Длинные сильные ноги в узких черных штанах были обуты в высокие сапоги мягкой кожи. Все вместе производило впечатление силы и власти.
Генрих заговорил.
— Сэр Лоуренс, позволь представить тебе мою сестру Оливию.
— Большая честь для меня, дамуазель. Я не заслуживаю того, чтобы меня за такое короткое время представили сразу двум прекрасным дамам.
Он улыбнулся ей, сверкнув ровными зубами, которые казались особенно белыми на фоне бронзового загара и черной бороды. Его глаза светились лукавым блеском.
Оливия заставила себя сделать реверанс, и когда выпрямлялась, он подал ей руку, и ее глаза встретили острый, пытливый взгляд.
— Добро пожаловать, сэр. Но разве твой отец не должен был приехать? Он, что — нездоров? — Ее голос слегка дрожал.
— Я — Лоуренс Миддлвей. И я представляю здесь род Миддлвеев. Разве этого не достаточно?
Она отняла свою руку и отошла в сторону. Хотя сердце уже не колотилось так отчаянно, она почувствовала, что руки и ноги словно отнялись. Сэр Лоуренс не упомянул об их встрече в монастыре, и Оливия гадала, нужно ли сохранить это в секрете от остальных. Ей хотелось, чтобы никто не узнал, при каких обстоятельствах они встретились.
Но ведь это смешно, сказала она себе. Неопытность в общении с мужчинами, конечно, ставила ее в уязвимое положение, однако нельзя же так бурно реагировать на любого гостя, появившегося в доме. Но этот взгляд был слишком уж проницательным, тело — слишком самонадеянным и грациозным, руки — слишком сильными и властными. И опять ее охватило то чувство родства с дикой птицей, которую сокольничий подманивает на свое запястье. Пока он здесь, не стоит попадаться ему на глаза. Разумеется, сегодня вечером она проявит должную учтивость, но после этого уж придумает себе какое-нибудь важное, неотложное дело. Жаль, что здесь нет ее вышивания. Вот было бы идеальное противоядие против этого человека.
Кэтрин показала себя прекрасной хозяйкой дома и организовала великолепный ужин, хотя ее и не предупредили заранее, да и слуг было недостаточно. Все прошло на удивление гладко. Оливия надеялась избежать участия в общей беседе, однако ей это не удалось. Во время ритуала подачи главного блюда — омовения и утирания пальцев, разрезания дичи на общих подносах, разливания вина по кубкам — сэр Лоуренс то и дело пытался вовлечь ее в разговор. Когда он наклонялся к ней, его близость беспокоила Оливию, и аппетит, обычно вполне здоровый, куда-то пропал.
— Дамуазель, ты совсем не ешь?
— Нет, сэр. Я больше нуждаюсь в покое, чем в пище. У меня сегодня был такой трудный день.
— Да, мне это известно. — Его серые глаза уловили вопрос в ее взгляде.
— И ты совсем не удивился, увидев меня здесь?
— Я ни в малой степени не удивлен. — Его губы дрогнули, и Оливия вдруг разозлилась на то, что он явно забавлялся возможностью поговорить о смущавших ее обстоятельствах их первой встречи.
— Ты ничего не знаешь, сэр, уверяю тебя, — отпарировала она таким ледяным тоном, на который
