Ее жизнь опустеет.
Но она была тверда с матерью. Она вела себя, как хозяйка Уайлдвуда. Это был явный успех. Она гордилась собой.
Джереми уже ждал ее с шумным нетерпением, она услышала его даже прежде, чем вошла в комнату. Элизабет улыбнулась. Более трех месяцев он был ее миром, ее жизнью. И он останется ее миром и после того, как Рождество закончится. Как она могла даже подумать о пустоте, когда у нее есть ребенок, который нуждается в заботе и любви?
Ребенок Эдвина Чэмберса и ее.
Элизабет сидела у окна в комнате Джереми при тусклом свете мерцающей свечи и кормила сына грудью. Когда Эдвин тихо открыл дверь и ступил в комнату, она подняла глаза и торопливо натянула одеяльце Джереми, пытаясь прикрыться.
— Прошу прощения. — Он приблизился на несколько шагов. — Я не хотел смущать вас.
Однако он не собирался уходить, если только она прямо не попросит его об этом. Они с женой слишком долго ходили вокруг да около. Он хотел быть частью жизни их сына. Да, и ее жизни тоже.
Она пристально смотрела на него в течение нескольких мгновений, затем опустила глаза и расслабленно откинулась на спинку стула. Свободной рукой она провела по мягким золотистым волосам ребенка, видневшимся из-под одеяльца.
Эдвин сцепил руки за спиной и наблюдал.
Они не разговаривали. Единственным звуком, нарушавшим тишину, было причмокивание их голодного ребенка.
Если бы только можно было увековечить этот момент, сохранить его навсегда, думал Эдвин. Он чувствовал себя глупо, потому что на глаза навернулись слезы. Однако он задавался вопросом, какая Элизабет покинет с ним детскую, когда закончит кормить ребенка. Холодная, полная собственного достоинства аристократка, которую он знал до сегодняшнего дня? Или же спокойная, уверенная в себе, тепло улыбающаяся женщина, какой она была большую часть сегодняшнего дня?
Были ли изменения в ней вызваны только Рождеством? Станет ли она самой собой, когда оно закончится? Возможно, уже завтра? Но которая же из этих женщин была настоящей Элизабет? Он ведь по- настоящему не знал ее. Он видел ее дважды перед свадьбой, потом был с ней в течение двух недель после бракосочетания и провел здесь несколько дней после рождения Джереми, всегда в присутствии ее матери. По сути они были незнакомцами.
Он никогда не был особенно застенчив с женщинами. У него было не так много партнерш в постели, но было много друзей среди особ противоположного пола, и он с нетерпением ждал, что в его браке будут как дружеское общение и привязанность, так и физическое влечение. У него все еще были друзья женщины. Но Элизабет была другой. Нельзя было сказать, что он был робок с ней, но он определенно испытывал перед ней своего рода благоговение, хотя на ее мать это не распространялось.
Элизабет казалось ему безупречной леди, кем-то, кто необъяснимо был выше него. Это чувство раздражало его. Он никогда не испытывал благоговейного страха перед социальным положением.
Чмокающие звуки постепенно утихали и наконец пропали совсем. Эдвин подошел и забрал у жены ребенка, пока она поправляла лиф платья. Он повернулся и осторожно уложил сына в кроватку, после чего поцеловал в мягкую, теплую щечку, вдыхая неповторимый детский запах.
Он подумал, что сейчас сочельник. И он не хотел, чтобы этот день заканчивался.
Эдвин придержал для Элизабет сначала дверь из комнаты Джереми в детскую, затем — из детской в коридор и, пропуская жену вперед, закрывал их, едва они выходили.
Она повернулась, чтобы пожелать ему доброй ночи. Он прочитал ее намерение по тому, как она набирала воздух.
— Элизабет, — сказал он быстро, прежде чем вновь почувствует себя слишком неловким, — я могу прийти к вам сегодня вечером?
Едва он спросил, он знал, что она не откажет. Она всегда была послушной женой — этого у нее было не отнять. Но он отчаянно хотел видеть в ее глазах отражение чего-то большего, чем просто обязанность.
— Да, конечно, — сказала она с привычным тихим достоинством.
Он предложил ей руку, и она взяла его под локоть, едва касаясь ладонью рукава. Они не произнесли ни слова, пока он вел ее к комнате, открыл дверь и поклонился. Она ступила в комнату, и он закрыл дверь с внешней стороны.
Что случилось с теплой счастливой женщиной, которую он видел несколько раз в ходе этого дня, задавался он вопросом. Казалось, она исчезла. Будет ли это для нее суровым испытанием? И почему он хотел прийти к ней сегодня, если те две недели после свадьбы вообще не принесли ему никакого удовольствия?
Но он смертельно устал от вопросов и догадок. Он хотел ее. В его силах, думал он, было сделать так, чтобы опыт в постели, по крайней мере, не был для нее отталкивающим. Но, черт побери, именно с таким отношением он приходил к ней в течение тех двух ужасных недель. Значит, он должен был проследить, чтобы их соединение стало для нее приятным опытом.
Он повернулся в направлении своей комнаты, которая находилась рядом с комнатой жены.
Элизабет стояла у окна. Снег идти перестал, но небо, должно быть, все еще было облачным, поскольку не было видно звезд. Однако снег сделал пейзаж неестественно ярким. Наступил сочельник, приближалось Рождество.
Она поежилась, хотя совершенно не замерзла. В камине горел огонь, и на ней была закрытая ночная рубашка с длинными рукавами и кружевной отделкой, которую она одевала в брачную ночь в прошлом году. На самом деле ей было чересчур жарко.
С каким предвкушением она ждала его той ночью чуть больше года назад. Она искренне верила, что дальше они будут жить «долго и счастливо». И какое ее постигло разочарование!
А в этом году? Неужели она чего-то ждала? Она знала, что происходящее будет не то чтобы неприятным, скорее… неудовлетворительным. Но так или иначе она жаждала этой интимности, этой иллюзии близости.
Чего она ожидала от будущего? И было ли у них будущее? Лучше не думать об этом. В конце концов, есть только вечный момент настоящего, так часто бессмысленно растрачиваемый, поскольку человеческая природа склонна тосковать о несуществующем будущем. Разве имело значение, что послезавтра он может оставить ее и не возвращаться в течение многих месяцев или даже целого года? Сегодня вечером он был здесь и хотел придти в ее постель.
Как раз когда она думала об этом, в дверь спальни тихо постучали, и она открылась, прежде чем Элизабет успела подойти к двери или разрешить ему войти.
На Эдвине был длинный зеленый парчовый халат и тапочки. Его светлые волосы блестели. Он был свежевыбрит.
Это во всем походило на их первую брачную ночь. Элизабет могла слышать, как глухо бьется ее сердце. Она сцепила руки перед собой и сосредоточилась на том, чтобы расслабиться — или хотя бы не показать, насколько взволнована.
— Вы сказали, что всегда ненавидели Рождество, — произнес он, подходя ближе. — Это Рождество вам тоже не по душе?
— Нет, конечно, нет, — ответила она.
Он остановился в шаге от нее.
— Вы не смогли сказать «да», потому что об этом спросил вас именно я? — поинтересовался он, склонив голову набок и внимательно следя за ней.
Она слегка нахмурилась, прежде чем ее лицо вновь потеряло всякое выражение. Что он имел в виду? Она не знала, как ответить.
— Я наслаждаюсь им больше, чем ожидал, когда приехал, — признался он.
— Я рада, — отозвалась Элизабет.
— Действительно рады? — Он протянул руку и пропустил прядь ее волос между пальцами. Элизабет
