день, не сомневайся. И больше не прикасайся ко мне без разрешения.
– Так тебе понравился портрет? – спросил Джоселин. Отставив корзинку с рукоделием, Джейн взглянула на него исподлобья.
– Неужели тебе так необходимо причинять мне боль всякий раз, когда ты чувствуешь себя особенно ранимым? Мне очень понравился портрет. Понравился потому, что его написал ты. И потому, что портрет будет напоминать мне об этой неделе. А если бы я лучше разбиралась в живописи, то полюбила бы его как замечательное произведение искусства. Но я и так знаю, что ты, Джоселин, – прекрасный художник. Думаю, любой знаток мог бы это подтвердить. Значит, портрет мой? Я могу взять его себе?
– Он действительно тебе нужен?
– Конечно. Тебе, наверное, пора идти, не то ты опоздаешь на ужин.
– На ужин? – Джоселин нахмурился. – Ах, ужин… К черту! Я останусь здесь и поужинаю с тобой, Джейн.
Она подумала о том, что и этот вечер запомнит на всю жизнь.
После ужина они пили чай. Затем Джейн перебралась в кресло, и герцог продолжил чтение «Мэнсфилд-парка». Но в какой-то момент он вдруг отложил книгу и снова заговорил о своем детстве, вернее, на сей раз о юности.
– Мне кажется, Джоселин, тебе следует вернуться в Актон, – сказала Джейн. – Тебе нужно непременно туда вернуться.
– В Актон? Никогда! Только в день моих похорон.
– Но ты ведь любишь эти места. Сколько лет тебе было, когда ты уехал?
– Шестнадцать. Я поклялся, что никогда не вернусь. И действительно приезжал только дважды – на похороны.
– Но ты тогда был почти мальчиком.
– Да, почти.
Она не стала ни о чем расспрашивать. И в этом была вся Джейн. Джоселин прекрасно знал, что ей не терпится услышать продолжение рассказа. Но все-таки она молчала…
– Не уверен, Джейн, что тебе будет это интересно.
– Мне кажется, ты сам хочешь рассказать… Джоселин молча смотрел на пламя в камине, Он вспоминал день своего посвящения во взрослую жизнь, день, когда стал настоящим Дадли, настоящим мужчиной.
– Мне было шестнадцать, и я был влюблен, – проговорил он наконец. – Я влюбился в четырнадцатилетнюю дочь наших соседей, и мы дали клятву верности… Как-то раз я даже умудрился поцеловать ее. Разумеется, все это выглядело глупо, но я был настроен очень серьезно, поверь, Джейн.
– Не следует смеяться над этим, Джоселин. Даже в юности любовь – очень серьезное чувство. Пожалуй, еще более мучительное и серьезное, так как в этом возрасте у людей еще слишком много иллюзий.
– Так вот, мой отец узнал о том, что я влюблен, и решил принять меры, – продолжал Джоселин. – Хотя, наберись он терпения и пережди немного, я бы через месяц-другой с той же самозабвенностью влюбился в другую девочку. Ведь мы, Дадли, непостоянны в любви.
– Он разлучил вас?
– У нас в поместье есть небольшой домик. Кажется, я уже рассказывал тебе о нем. Там жила одна наша родственница десятью годами старше меня. Вернее, это я тогда думал, что она родственница…
Джейн кивнула, давая понять, что внимательно слушает.
– И рядом с домиком выкопан пруд, Идиллическое место. Пруд у подножия зеленых холмов, и в нем как в зеркале отражалась зелень склонившихся к воде деревьев. Там всегда щебетали птицы, которых никто никогда не тревожил. Я часто купался в этом пруду, предпочитая его красоту и уединенность озеру, где весело плескались мои брат и сестра. И однажды я увидел ее – она купалась прямо передо мной в одной тонкой батистовой рубашке.
Джейн молчала, и герцог, прикрыв глаза, продолжал:
– Она подобающим образом смутилась, когда увидела меня, выходя из воды. Рубашка прилипла к телу – купальщица могла бы с тем же успехом выйти на берег голой. А потом она засмеялась. Засмеялась весело и чарующе. Ты можешь представить такое, Джейн? Опытная куртизанка и наивный девственник шестнадцати лет. Мы тогда даже не дошли до домика – просто упали в траву возле пруда. Я довольно быстро понял, что мне следует делать. Полагаю, мы управились за минуту, возможно, секунд за тридцать.
Джоселин открыл глаза и, взглянув на Джейн, с усмешкой проговорил:
– На следующий день мы занимались этим уже в домике, а потом все повторилось снова и скова. На четвертый день я овладел кое-какими навыками и понял, что удовольствие можно продлить. Я был чрезвычайно горд собой и, лежа рядом с ней, чувствовал приятную усталость. И вот тогда она вдруг проговорила: «Он очень способный молодой человек, и из него выйдет толк. Скоро он меня начнет учить всяким фокусам».
Я поднял голову и увидел отца, выходившего из соседней комнаты. Отец с усмешкой сказал: «Ты, Феба, на славу потрудилась, сумела воодушевить его. Вон как вспотел».
Я вскочил с кровати, но от волнения никак не мог найти свою одежду. Отец же стоял у двери и весело смеялся. Судя по всему, он с самого начала наблюдал за нами из-за двери и по достоинству оценил мои действия. Возможно, они с Фебой даже перемигивались во время этого представления. «Ни к чему смущаться, – сказал он мне. – Каждый мужчина должен через это пройти. Мой отец устроил такое для меня, а я – для тебя. Феба прекрасно знает свое дело, но сегодня ты был с ней в последний раз, мой мальчик. Ведь я не могу позволить сыну пастись в моих овсах. Ты меня понимаешь?»
– О Боже… – прошептала Джейн.
Джоселин внимательно посмотрел на нее к со вздохом продолжил:
– Я собрал свои вещи и выскочил из домика. Я не смог задержаться там ни на минуту – даже для того, чтобы одеться. Меня тошнило. Отчасти потому, что мой отец видел нечто очень интимное, отчасти же потому, что моей первой женщиной стала его содержанка. Ведь до этого я не знал, что у него есть любовница, и был абсолютно уверен в том, что мать с отцом верны друг другу. Я был поразительно наивным ребенком.
– Бедный мальчик, – вздохнула Джейн.
– Мне даже не дали спокойно очистить желудок, – усмехнулся Джоселин. – Оказалось, что отец прихватил с собой кое-кого… Отца той девочки, в которую я был влюблен. Они ехали следом за мной и, обсуждая произошедшее в домике, громко смеялись – так смеются над удачной шуткой. Отец хотел, чтобы мы, трое мужчин, отправились в ближайший трактир, чтобы отметить мое посвящение во взрослую жизнь. Я послал его к чертям, а потом, уже дома, высказал ему все, что о нем думал. На следующий день я покинул имение.
– И ты до сих пор из-за этого расстраиваешься? – спросила Джейн, поднимаясь с кресла.
Она подошла к Джоселину и, усевшись к нему на колени, положила голову ему на плечо. Он обнял ее почти инстинктивно.
– Я чувствовал себя насекомым, червяком, Джейн. Ведь она была его шлюхой.
– Ты оказался в полной власти своего бессердечного отца и опытной куртизанки, и тебе не в чем себя винить.
– Я был влюблен в девушку, – возразил Джоселин, – однако забыл ее из-за женщины на десять лет старше меня. К тому же я считал ее своей родственницей. После этого случая я понял, что ничем не отличаюсь от своего отца. Да, я настоящий Дадли.
– Джоселин, тебе же было всего шестнадцать… Любой бы на твоем месте поддался искушению, уверяю тебя. Ты ни в чем не виноват и не должен себя винить. То, что с тобой случилось, – это вовсе не доказательство испорченности.
– Чтобы доказать свою испорченность, мне потребовалось еще несколько лет.
– Джоселин… – Он чувствовал, что она теребит пуговицу его жилета. – Джоселин, если когда-нибудь у тебя будет сын, ты сделаешь с ним такое? Уложишь его в постель своей любовницы?
Джоселин прикрыл глаза, представляя подобную сцену – своего сына и любовницу, лежащих в постели.
