предосудительного в моем визите сюда и не считаю, что за мной надо надзирать. Если в мои годы девушка не имеет возможности быть самостоятельной и пользоваться хотя бы малой свободой, то лучше уж просто- напросто засадить ее в клетку и там держать, – Саманта непринужденно рассмеялась.
– Я провожу вас до ворот, – сказал Хартли, отворив дверь кабинета и пропуская ее вперед. – Между прочим, я еще хотел вам показать нагромождение камней, которое по моему замыслу было сооружено неподалеку от озера. А там, где ручей начинает спускаться с холма, он образует цепочку водопадов. Я хочу сделать их более живописными. Конечно же, не нарушая их природной красоты. Мне очень хотелось бы услышать ваше мнение. Не прогуляетесь ли вы со мной в те места? Ну, может быть, дня через три?
Саманта с улыбкой повернулась к нему. Они уже вышли из дома.
– С удовольствием, – оживилась Саманта. – Буду упорно уклоняться от всех попыток вовлечь меня в семейные прогулки или какие-то другие развлечения. И молиться, чтобы была хорошая погода.
– В тот же час на том же холме? – спросил он.
– Да. – Саманта рассмеялась. – К тому времени, когда я вернусь в Лондон и начнутся балы, я стану самой неутомимой партнершей в любой бальном зале. Ах, если бы он мог танцевать! И как ему всегда хотелось танцевать! Быть может, потому, что он знал – танцевать он не будет никогда. Бальные залы были не для него, и хотя он проводил в Лондоне не меньше времени, чем другие джентльмены, он редко принимал приглашения на балы, и потому свет, и в особенности женская его половина, почти не знал маркиза, хотя он и был завидным женихом.
– Хотел бы и я побывать на этих балах и полюбоваться вами, – сказал он.
Они отъехали от конюшни и направились к въездным воротам – они были примерно на расстоянии мили от конюшни.
– Этот газон будет тянуться до самых ворот. И он идеально ровный. Так и хочется пустить лошадь в галоп. А вы любите быструю скачку?
Саманта посмотрела на него и на его правую ногу. Она уже открыла рот, чтобы спросить, стоит ли ему пускаться в такую скачку – он был уверен, что именно это она сейчас скажет. Но вместо этого Саманта закусила губу, и, когда снова посмотрела на него, в глазах ее плясали озорные огоньки.
– А ну-ка догоняйте! – звонко крикнула она и понеслась вскачь.
Он дал ей фору, с одобрением глядя, как искусно она управляется с лошадью. Как весело она подхватила его вызов, с удовольствием отметил он, сколько в ней живости и обаяния!
Еще один эпизод, который он сохранит в памяти, подумал Хартли, обогнав ее, когда до ворот оставалось всего несколько ярдов. Он обернулся и засмеялся, увидев, как она раздосадована.
– Это несправедливо, – прерывистым голосом выговорила она. – Несправедливо! Габриэль дал мне хромую, лошадь!
– Непростительное оскорбление, и вам придется заплатить за него, – сказал Хартли, оглядывая великолепную гнедую кобылу, на которой ехала Саманта. – Граф Торнхилл держит лучшие конюшни в графстве – по крайней мере, я так слышал. Жаль, мы не заключили пари.
– О-о! – вздохнула Саманта, делая вид, что очень огорчена своим проигрышем. – Так что, вы полагаете, с меня причитается?
– Вот это восхитительное перо с вашей шляпки, – сказал Хартли. – И я не шучу.
– Ах вот как! – Саманта хмыкнула и сняла шляпку. – Однако я не уверена, что его можно оторвать, и я не хотела бы отдавать вам всю шляпку, сэр. Нет ничего более скандального, чем разъезжать по округе без головного убора. Я не переживу такого бесчестья, если кто-нибудь увидит меня. О, вот оно и снялось!
И она протянула ему зеленое перо.
– Благодарю вас. – Хартли склонил голову в поклоне и не удержался от смеха, глядя, как Саманта снова прикалывает шляпку к волосам. – Если кто-то спросит вас, куда девалось перо, скажите, что его унесло ветром.
Он поднял руку в прощальном приветствии, и она уехала. Перед тем как взять левой рукой поводья, он заботливо вложил перо в правую и повернул к дому. Что бы она подумала, если бы знала, что награда, которую она ему только что вручила, будет для него самым драгоценным сокровищем до конца его жизни, размышлял Хартли. Все-таки это хорошо, что твой собеседник не может знать, что творится в твоей голове и в сердце. Каким глупцом он показался бы ей, если бы она могла проникнуть в его мысли. И как бы она ужаснулась.
Три дня! Чем он заполнит их? И как ему удержаться и не считать, подобно ребенку, оставшиеся часы?
Но этот день наконец-то наступил. На небе сияло солнце, и все дышало покоем. Надо сказать, со времени ее визита в «Хаймурское аббатство» солнце светило каждый день с восхода и до заката. Однако по закону равновесия в природе следовало ждать дождя, и Саманта только надеялась – и, как это ни глупо, даже молилась об этом, – что он не польет в этот день.
Саманта старалась объяснить себе – и не могла, – почему она так трепетно относится к своей дружбе с мистером Уэйдом. Он не красавец, это определенно, и к тому же, вероятно, беден, хотя, без сомнения, дворянского происхождения. Но она смотрела на него не как на возможного поклонника, а потому его внешность и финансовое положение не имели для нее никакого значения. Потому-то она так ценила его общество. Мужчины, составлявшие ее «свиту» – так говорил о ее поклонниках Габриэль, и она тоже стала употреблять это слово, – как правило, нравились ей. В первую очередь нравилась их внешность. Если бы не нравились, она не стала бы кокетничать с ними, тем самым подавая им какую-то надежду, хотя при этом и держала на почтительном расстоянии.
Мистер Уэйд ничуть не привлекал ее как мужчина. Но и отвращения к нему она не испытывала, несмотря на его физическую ущербность. Только дружеские чувства. Саманта не помнила никого – ни мужчину, ни женщину, – с кем бы ей было так приятно общаться и кого бы ей так хотелось увидеть, когда она была одна. Даже с Дженни – закралась у нее предательская мысль – она не чувствовала такого близкого друга.
Как было бы хорошо, если бы он подольше задержался в поместье, думала Саманта. Он сказал, что хочет соорудить водопады к северу от «Аббатства». Сказал, что намеревается начать работы на озере уже в этом году. Наверняка он останется, чтобы наблюдать за осуществлением своих замыслов. Очень может быть, что он пробудет в поместье все лето.
Но сама-то она не пробудет все лето, вспомнила вдруг Саманта. Она уедет в Лондон – начнутся приемы и балы. Это будет ее седьмой, сезон, и, если бы она искала себе мужа, эта цифра привела бы ее в полное уныние. Многие молодые леди испытывают мучительное унижение, если не обзаводятся мужьями уже в первом сезоне. Дженни и Габриэль не планируют выезжать в этом году. Им нравится жить вдали от города и проводить время со своими детьми. Дженни случайно проговорилась – и тотчас же ужасно растерялась, – что они решили завести еще одного ребенка.
Может, ей в этом году тоже остаться в Челкотте, подумала было Саманта, но тут же отбросила эту мысль. И Дженни, и Габриэль бесконечно добры, но нельзя настолько злоупотреблять их гостеприимством, должны же они хоть немного отдыхать от гостей. Она и тетя Агги живут здесь уже три месяца. Слишком долго. Как только она получит право сама распоряжаться наследством, она приобретет собственный дом где-нибудь неподалеку от своих друзей и будет проводить в нем столько времени, сколько захочет.
Нет, она не может надолго задержаться в Челкотте. Скоро тетя Агги и она должны вернуться в Лондон. Но сейчас ей не хочется об этом думать. Недели три-четыре она еще здесь пробудет и еще успеет заглянуть в разные уголки Хаймурского поместья вместе с мистером Уэйдом. Конечно, если только он захочет взять ее с собой. Если ему не наскучила их дружба. Но она не могла ему наскучить – они встречались всего несколько раз.
Саманта сидела за столом и смотрела в пространство. Она завтракала а одиночестве. Габриэль и Альберт уехали по каким-то делам, а Дженни была в детской с Мэри, которая ночью свалилась с кроватки, набила себе шишку на лбу и теперь нуждалась в материнской заботе и утешении.
Тетя Агата явилась в столовую с обычной пачкой писем от своих лондонских подруг. Она поцеловала племянницу, взяла тост и кофе и, получив от Саманты заверения в том, что она не будет возражать, если они какое-то время помолчат, принялась читать сообщения своих подруг о последних столичных новостях и сплетнях.
– О Боже! – воскликнула она немного погодя. – Бедняжка Софи!
