чем на церковном дворе, когда смотрел на деревянный ящик, где было все, что осталось от горячо любимого отца. Ему казалось, что состояние сада как в зеркале отражает его судьбу, но привести его в порядок, вернуть ему прежний вид воспринималось им как непосильная и бесполезная задача. Зачем приводить в порядок садик, который почти никого из ныне живущих не интересовал? Дом окружали большие газоны, а дальше на многие мили тянулся ухоженный парк. Кому нужен крошечный садик, спрятанный среди леса? «Мне, вот кому», – ответил себе граф. Как и портрет у кровати, это было воспоминание, оставшееся у него об Оливии. Она любила сад, и в тот месяц перед их свадьбой Маркус всегда знал, где найти ее, и часто приходил туда к ней. Она никогда не запирала от него калитку, хотя, оставаясь вдвоем, они не раз отгораживались от всего мира, чтобы насладиться объятиями.
«Неужели Оливия помнит этот сад? И пошла туда? Неужели это не было местом, куда она направилась бы в последнюю очередь?» – продолжал спрашивать себя граф. И все же с самого начала его не оставляла надежда, что она там. С того момента, как ему стало известно, что графиня приедет, он не запирал калитку, надеясь, что только она и никто другой, быть может, найдет к ней дорогу, потому что не желал допускать в потайной сад ни своих гостей, ни даже Софию.
Свернув с главной дорожки, лорд Клифтон энергично шагал через лес, пока не подошел к стене, заросшей плющом, под которым скрывалась арочная калитка. Остановившись у закрытой калитки, он положил руку на щеколду и принялся убеждать себя, что Оливии не может быть там и очень глупо искать ее там, что если даже она там, то было бы ошибкой войти туда, что если она пришла сюда, значит, ей хотелось тишины и уединения, и, во всяком случае, если она там, то наверняка заперла калитку. Но калитка оказалась незапертой и, когда он поднял щеколду, легко распахнулась внутрь на хорошо смазанных петлях.
От контраста между тем, что было за стеной, и тем, что оставалось снаружи, у любого, впервые увидевшего этот сад, могло бы перехватить дыхание. Снаружи росли высокие старые деревья, и царивший полумрак приглушал все цвета. Внутри открывалось пышное цветение и буйство красок. Расположенные в центре каменные часы были окружены уже отцветающими молодыми плодовыми деревьями; за калиткой начиналась мощеная дорожка, по обе стороны которой раскинулись травяные лужайки; в противоположных углах сада были устроены скалистые горки, покрытые цветочными коврами; по стенам карабкались плетистые розы. Садовники графа не жалели времени на то, чтобы поддерживать эту красоту в безупречном состоянии.
Оливия в муслиновом платье такого же сочного зеленого цвета, как трава, сидела, обхватив колени, на плоском камне одной из горок. Войдя, Клифтон осторожно закрыл за собой калитку, но не стал запирать ее.
– Ты сохранил его, Маркус? – Она пристально смотрела на него, приподняв одну бровь.
– Да, – Ответил он, подойдя ближе.
– Почему?
Несколько минут он не отвечал – разве мог он назвать ей истинную причину?
– Наверное, наследственная сентиментальность, – наконец произнес он. – Знаешь, когда что-то столь несказанно красиво, ощущаешь потребность оставаться верным этой красоте.
Она кивнула, видимо, удовлетворившись таким объяснением.
«Ты несказанно красива», – подумал он. Портрет возле его кровати больше не давал представления о ней. В Оливии уже не было цветения юности, она была женщиной, более пленительной, чем молодая девушка.
– Итак? – спросил он.
– Маркус, я не знаю, можно ли это предотвратить, – ответила она. – София всей душой стремится к браку, и я не заметила, чтобы все сказанное мною вызвало у нее хоть малейшее сомнение в правильности и благоразумии выбранного пути.
– Ты не смогла отговорить ее?
– Я сказала, что больше не буду обращаться с ней, как с ребенком, и предоставлю ей возможность самой принимать решения. Пообещала не запрещать помолвку, хотя и предупредила, что ты вполне мог бы это сделать. Но я также предупредила, что ее упрямство может обернуться большой ошибкой.
– Ты не запретила помолвку? – расстроенно спросил Клифтон.
– Маркус, ей исполнилось восемнадцать лет. В ее возрасте я уже была замужней дамой.
– Но как она может не понимать, что глупо терять голову при знакомстве чуть ли не с первым встречным мужчиной? Ей ведь всего восемнадцать, Оливия. Боже, она же совсем еще ребенок!
– Но она напомнила мне, что в Лондоне много девушек из высшего общества ее возраста, которых вывезли в свет, чтобы они нашли себе мужей. Таков обычай, Маркус, и она права.
– Значит, ты одобряешь помолвку? – Мужчина поставил ногу на камень, лежащий чуть ниже того, на котором устроилась его жена, и оперся локтем на колено. – Полагаешь, нам следует согласиться?
– Не знаю, – в замешательстве ответила Оливия. – Подсознательно я против этой помолвки. Мне не верится, что София будет счастлива с лордом Фрэнсисом. И я не уверена, что она точно знает, чего хочет, или отдает себе отчет, что влюбленность не всегда достаточное основание для брака. Но когда я привела ей эти доводы, она отплатила мне той же монетой. – Оливия понюхала сорванную красную гвоздику. – Она говорит, это из-за нас с тобой. – Подняв голову, графиня посмотрела на мужа. – По ее мнению, мы возражаем только потому, что наш брак не удался и нам трудно представить себе, что с ней ничего подобного не произойдет. София перечислила знакомые ей пары, которые до сих пор живут в браке, и, как оказалось, только у нас не сложилась семейная жизнь. Маркус, может быть, она права? Не излишне ли мы пессимистичны? Рассуждали бы мы подобным образом, если бы у нас ничего не произошло и мы оставались бы вместе? Или мы радовались бы ее браку с младшим сыном Роуз и Уильяма? Возможно, мы были бы довольны, несмотря на репутацию Фрэнсиса? Мне кажется, он очень увлечен Софией. У меня нет ответа, я не могу поставить себя на место благополучной замужней женщины. Я пришла сюда, чтобы попытаться найти ответ.
У него тоже не было ответа. Он просто смотрел на склоненную голову жены, на ее гладкие светлые волосы, аккуратно разделенные посередине пробором и зачесанные назад, смотрел, как она вертит в руках гвоздику, уткнувшись в нее носом.
Если бы ничего не произошло… Если бы Лаури не решил жениться и не пригласил его и Ливи в Лондон на свадьбу. Если бы он не изъявлял так явно желания поехать, потому что Лаури был его самым близким другом в Оксфорде. Если бы София не заболела корью за день до того, как они должны были отправиться в дорогу, и Ливи не уговорила бы его, во многом против его воли, ехать одному, потому что он настроился на праздник. Если бы не этот дурацкий мальчишник у Лаури за два дня до свадьбы и вся последующая бесконечная гулянка. Если бы остальные университетские приятели не смеялись над ним, называя его, совсем еще молодого, степенным женатиком, когда он отказывался пойти с ними в таверну, пользовавшуюся определенной славой. Если бы он не был так пьян и так глуп, беспросветно глуп. Потом он никогда не мог вспомнить, ни как звали ту девушку, ни как она выглядела. Он помнил только, что был с ней в постели и что в тот момент ему было противно. Помнил, что ненавидел себя, когда заплатил ей и выскочил на улицу, где его стошнило в сточную канаву на потеху честной компании.
И дальше он повел себя как полный идиот. Поступив так, он должен был найти какое-то успокоение для своей совести и выбросить из головы то, что произошло. Девица для него ничего не значила; он был уверен, что ни один из его друзей никогда ни словом не обмолвится об этом случае и сам никогда не соблазнится повторить ничего подобного еще раз. Но он вернулся домой и на четыре дня заперся от Ливи, озадачив жену настойчивыми утверждениями, что ему нужно заняться бухгалтерией и разобраться с тем, что произошло в его отсутствие. А ночами он якобы был нездоровым или слишком усталым, чтобы заниматься любовью. На четвертую ночь он сказался больным – настолько, что не мог спать с ней в одной постели, и отправился ночевать в собственную спальню, которой пользовался очень редко.
– Что случилось, Марк? – спросила Оливия тогда, полчаса спустя тихо войдя в его темную комнату.
– Ничего. – Он стоял и смотрел в окно. – Просто что-то с желудком.
– Что случилось в Лондоне?
– Ничего. Вечеринки. Свадьба. Слишком много еды и выпивки. Скоро мне станет лучше, Ливи.
– У тебя есть кто-то еще? – прошептала она.
– Нет! – почти выкрикнул он, повернувшись к ней лицом.
В это время нужно было пересечь комнату, заключить Ливи в объятия, поцеловать, отвести обратно в спальню и заняться с ней любовью. Он мог бы забыться, оказавшись внутри знакомого и любимого тела. И даже если бы он не забыл обо всем, ему не следовало ни о чем рассказывать жене – никогда.
– Была девушка, – выпалил он, не подумав. – Проститутка. Она ничего для меня не значит. Я не могу вспомнить ни ее имени, ни ее внешности. Я был пьян, и меня спровоцировали на это. Это ничего не значит. Ничего, Ливи. Я люблю тебя. Только тебя. Это никогда не повторится. Я обещаю.
Молодая женщина ничего не сказала, но даже в темноте он видел ужас и отвращение, написанные у нее на лице. Несколько минут муж и жена стояли и смотрели друг на друга, а потом он протянул к ней руку, но Оливия повернулась и быстро вышла. Марк, пошатываясь, поплелся за ней, однако двери ее спальни и туалетной комнаты оказались уже запертыми. Оливия отказалась простить его и продолжала отказывать в прощении, пока ему не пришлось поверить, что жена никогда не простит его.
– Значит, ты полагаешь, я должен поговорить с Саттоном и выяснить, какие у него намерения
