– Верно, – согласился Майк, и Ковбой поморщился.
– Времени для шуток нет, – подтвердил Шабазз, проверяя пистолет и не глядя на Ковбоя.
– Давайте все остыньте, – устало произнес Хосе.
– Вот именно, – кивнул Джей Эл.
И снова все замолчали. Молчание было напряженным. Один важный вопрос все же тревожил Дамали, когда она смотрела на Марлен. Вместе они обладали всеми компонентами, необходимыми, чтобы положить небольшую армию вампиров. Что же так переполошило Марлен, что она дважды и трижды перепроверяла порядок выхода? Что-то явно не так.
– Встряхнись! – сказала Дамали, кладя руку на плечо Марлен. Сама темная фигурка ее наставницы слишком сильно сжалась, чтобы это можно было объяснить. – Что сегодня там такое, чего не бывало раньше, Марлен?
– Не знаю, – тихо буркнула Марлен. – В том-то и беда.
– Выкладывай, – сказал Шабазз, подходя сзади и разворачивая Марлен к себе. – Я – передовой, Map. И уже много лет. Готов умереть за тебя, детка, но хочу знать: я погибну? Ты меня понимаешь? Я выхожу первый, и потому мне нужна ясность.
Дамали видела, как проступает напряжение на лице Марлен, как сводит губы в ниточку, пока она ищет в себе силы ответить Шабаззу. Он протянул руку и переложил один из серебристо-седых дредов Марлен ей на плечо. Дамали уставилась на этих двоих, а они вели свой тайный разговор глазами, и что-то непостижимое было между ними, и явно уже давно, и больше относящееся к невысказанному личному, чем к тому, что происходило сегодня.
– Не знаю, – наконец прошептала Марлен.
– Твоя прежняя подруга Рейвен? – спросил Майк, будто извиняясь за вопрос.
Марлен покачала головой:
– Нет. Она давно уже ко мне не являлась. Когда это бывает, видение оставляет эмоциональную боль, горе. Но не такой силы. Проблема в том... что я сегодня ничего не вижу.
Группа в ошеломлении застыла. Марлен не видит?
– Это какие-то слишком глубокие материи, – прошептала Дамали, помолчав.
Ей надо было переварить сказанное Марлен. Раньше Марлен читала ее как открытую книгу. Сейчас она слепа? Как раз когда надо выходить? Блин, хреново...
– Ну, Map, я тоже слепая, так что? Типа я чувствую, что здесь что-то не так, но не могу показать пальцем. Ты это знала и раньше, так что же случилось сейчас?
Парни обменялись озабоченными взглядами. Признаваться было неприятно, и Дамали опустила глаза. Произнести вслух – значит придать силу этой слабости. Ощущение беспомощности было такое, какого она в жизни не знала. Кота выпустили из мешка, и ее это нервировало.
– Я не знаю, почему я прямо сейчас не могу видеть, Дамали. – Марлен отошла от Шабазза, отвернулась к стене.
– Но как же ты можешь быть слепой, если всего пару минут назад ты была у меня в голове? – Произнося это, Дамали уже расхаживала по комнате, размахивая руками.
– Все было нормально, пока мы не собрались выходить. У меня будто вдруг пропал внутренний радар. Обычно я его включаю на раз, как и ты умеешь, Дамали. – Марлен обернулась, оглядела группу. – Даже Большой Майк говорит, будто там много хищников, но он точно не знает. Большой Майк, который всегда точно знает.
– И так целый день, – заговорила заведенная Дамали. – Чувствуете, что я хочу сказать? И вся группа тоже дергается, будто утратила класс. Мне это все не нравится ни фига. Хрень какая-то.
– Остынь, Дамали, – велел Шабазз. Он подошел к Марлен, легко коснулся ее щеки. – И ты Map, тоже. Остыньте. Успокойтесь. Соберитесь. Если оба дозорных у нас ослепли, значит, там снаружи что-то слишком большое, чтобы так на него переть. По классу выше Дамали. Решать тебе, Дамали. Сначала скажи слово, потом пойдем на выход. Подыши, детка, потом скажи.
Дамали медленно выпустила воздух и закрыла глаза, чтобы сделать очень глубокий вдох. Она сосредоточилась на собственной диафрагме, заставляя ее двигаться в успокаивающем ритме, потом попыталась представить себе кровь, текущую по жилам – по клеточке за раз. В крестце стало ощущаться тепло, и мелькающие образы замигали под веками цветными пятнами. Пальцы закололо, и закололо в татуировке Санкофа над главной чакрой. Каждый позвонок в спине замкнулся с соседними, зажегся проходящим через него шнуром, и она открыла глаза, борясь с тошнотой.
– Сильное. И в таких количествах, как мы раньше не видали, – сказала Дамали, подавляя рвотный позыв. – Кажется, нас ждет кто-то, кого мы знаем. Вот что ползет нам в головы. Вот от чего, наверное, меня тошнит.
Дамали, расхаживая по комнате, развязывала узлы на шее. В досаде она перебросила дреды на плечах и снова прислонилась к стене.
– Не могу объяснить. Но это и неясно. Все сегодня мне мешает – все пахнет не так, как надо, ощущается не так, как надо, и на языке такой вкус, будто я его в металл сунула. Даже газировка на вкус как моча. На выступлении все тоже звучало фальшиво и резко – у меня в голове будто гвозди загоняют в доску, а кожа у меня... все будто прилипает. И мне хочется куда-нибудь отсюда выбраться. Сейчас же.
– А, чтоб меня! – Джейк Ковбой запустил пальцы в шевелюру, провел ладонью по лицу и вытащил 'глок' из-за пояса, проверяя магазин лишний раз. – Сначала был Ди Джиованни – а Джио был уже почти настоящим стражем. Потом Малыш Круз – его мы потеряли почти сразу, да упокоит Господь его талантливую душу... как только нам удастся загнать ему осиновый кол в сердце. Потом эта зараза Ди Ди Хенсон – там вообще уголовщина. Бедняге было всего девятнадцать. То, что они погибли, вообще бессмысленно.
При имени Ди Ди группа переглянулась и застыла. Все посмотрели на Хосе, потом опустили глаза. Да, дело было уголовное, Ковбой правду сказал. Стыд и позор, что это случилось с их сестрой по оркестру и братьями-чайниками. Непростительный грех.
